Дороги товарищей
Шрифт:
Дело близилось к развязке.
Отец, сообразивший наконец-то, что сын гонит его из дому — неслыханная наглость! — издал грозный гортанный звук и, желая пресечь бунт в самом его зародыше, пошел на Аркадия. Он еще не верил, не мог поверить — по глазам было видно, — что сын Аркашка, без особых претензий сносивший все толчки и зуботычины, осмелился сказать отцу этакие серьезные слова. Отцу было и смешно — опять-таки по глазам заметно — и обидно как человеку, которого отрывают по пустякам от привычных занятий. Впрочем, несколько хлестких пощечин
А Аркадий в это время уже отвел назад руку… Все было мгновенно решено: ударом ребра ладони по голове он свалит отца с ног, оглушенного вытащит на улицу и запрет дверь. А там будет видно… Ясно было одно: начинается какая-то новая жизнь. Сердце билось тревожно и радостно, порыв его — Аркадий верил — не мог обмануть. Что-то должно было случиться большое, необычайное!
Но ничего не случилось. Вернее, случилось совсем другое, такое, чего никто не ждал, как это и бывает часто в жизни.
Раздался повелительный стук в дверь. Он заставил Юковых вздрогнуть и повернуться в одну сторону. Вслед за стуком в комнату просунулась голова мужчины в милицейской фуражке, и строгий голос спросил:
— Разрешите?
На этот вопрос можно было не отвечать: все равно милиционеры — их было двое — уже вошли, и ответ хозяина их теперь мало интересовал.
«За мной?» — мелькнуло у Аркадия, хотя он и не чувствовал за собой грехов, могущих привлечь внимание милиции.
Он не знал, что отец в это время с большей уверенностью, чем сын, подумал: «За мной!»
— Так, — сказал старший милиционер. — Вы будете гражданин Афанасий Максимович Юков?
— Я, — хрипло отозвался отец. — А что?
— Работаете грузчиком в речном порту?
— Да. А что?
— Все в порядке. Одевайтесь. Пойдете с нами.
— Так это что?.. А где это самое… бумага? — враждебно спросил отец.
— Порядочек, гражданин, порядочек. Пожалуйста. — Милиционер развернул и показал отцу какую-то бумагу. — Так, Сидоров, давайте. А вы, мамаша, и ты, — милиционер критическим взглядом оценил Аркадия, — молодой человек, оставайтесь на месте и не беспокойтесь. Порядочек.
Начался обыск.
— А тебе повезло, отец! — пробормотал Аркадий, только сейчас почувствовав, с какой силой и яростью он обрушил бы на отца удар своей окаменевшей ладони.
Отец удивленно взглянул на Аркадия, вдруг сжался как-то, сразу постарел вроде бы и стал поспешно одеваться. А мать, — ну что с ней поделаешь! — кинулась к отцу, обвила его плечи руками и зарыдала:
— Да за что они тебя, кормилец наш? Кому нужно наше горюшко? А-а!..
Старший милиционер отвернулся, только сказал:
— Побыстрее, Сидоров.
— Да, как видно, нет ничего, — отозвался второй милиционер из чулана Аркадия.
— Ищите, ищите, — усмехнулся отец. — Не там ищете! — Он торопливо обнял жену, накинул на плечи брезентовую куртку и, зло взглянув на Аркадия, пошел к двери.
Мать
— Жрать принесешь в КПЗ, — бросил он ей на ходу.
— За что? — угрюмо наклонился Аркадий к милиционеру, выходившему из чулана.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
— Так. До свиданья! Спокойной ночи! — сказал старший милиционер и, приложив руку к козырьку фуражки, прибавил: — Порядочек!
Отца увели. Мать выскочила вслед за милиционерами и тихонько завыла на крыльце. Аркадий с минуту стоял не шевелясь. Он еще не мог прийти в себя.
«Арестовали отца!» — непривычно кольнула Аркадия стыдливая мысль.
Но вслед за этим Аркадий ощутил почти радостное облегчение.
«Ну и пусть арестовали! Хорошо сделали! Ну и пусть узнают все! По улице пьяным шататься не будет, валяться под заборами не будет, мамку бить не будет! Я и мамка — проживем!»
Аркадий выбежал на крыльцо, зашептал:
— Не плачь, мама! Что, нам хуже будет? Нам хуже без него не будет…
— Как жить-то буде-ем? — не слушая его, громко заплакала мать.
Аркадий ввел ее под руку в комнату, заперся, не без удовольствия играя роль хозяина, и сказал грубовато, как это и требовалось теперь, когда он остался в доме единственным мужчиной:
— Живы будем — не умрем!
Аркадий налил в мензурку денатурата, храбро хлебнул и, задохнувшись от сухого жара, стал яростно плеваться: по щекам у него текли слезы.
— Ну и гадость! И это — пьют! Выброси, мамка, все это… зелье на помойку.
А мать, умываясь слезами, твердила свое:
— Заботился не заботился, жалел не жалел, а копейку в дом приносил…
— Вот именно копейку! Двадцатку бросал тебе, как нищей, а остальные деньги куда девал? Сама же говорила: по пятьсот, случалось, зарабатывал! — морщась от денатурата и вспыхнувшего с новой силой презрения к отцу, крикнул Аркадий. — Не понимаю тебя, мамка, какая-то ты старорежимная, в самом деле. Два дня назад молила бога, чтобы отца забрали, а сейчас ноешь. Он тебя чуть ли не каждый день избивал, а тебе его жалко. Раба ты — вот кто, раба! Когда в школе про крепостное право изучали… И были такие, кто не хотел от своего помещика уходить, я не верил, думал, брешут для идейности, а теперь верю: могли быть при крепостном праве, если при социализме и то такие есть! Стыдно, мамка!
Мать всплеснула руками, лицо ее еще больше сморщилось:
— Побойся бога, Арканя, такие слова говоришь! Ради кого я живу-то? Только ради тебя. Не было бы тебя…
— Арканя, Арканя! — вспылил Аркадий. — Сколько раз тебе говорилось: какой я Арканя! Аркадий — и точка!
— Аркадий. — Мать вздохнула, посмотрела на сына с укоризненной жалостью и покачала головой. — А испытания-то в школе не сдал…
— Как не сдал? — опешил Аркадий. — Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
— Матери да не сказали бы… Что делать-то будешь? По второму году сидеть? Давно хотела с тобой говорить, да боялась: отец узнает…