Дороги
Шрифт:
Быстро у них, однако…
Ильгет обыскали в каком-то кабинете. Этим занимались две женщины, тоже в обычной черной форме Народной Системы. Крестик с шеи сняли и убрали куда-то. После обыска и занесения в компьютер обычных биографических сведений Ильгет снова повели куда-то по коридору.
Она решила, что обратно в камеру. То ли она читала где-то о таком, то ли слышала. Почему-то думалось, что конечно, ее должны привести на какой-нибудь допрос, ну по крайней мере, объяснить, за что ее арестовали, но это не так сразу произойдет, сначала ее несколько часов, а может, несколько дней подержат в камере…
— Расскажите нам, Эйтлин, как предавать Родину.
Я предала Родину? Может быть - ничего не помню.
За что я здесь вообще?
Операционный стол, ремни - не пошевельнуться, даже голову не повернуть, яркий свет бестеневой лампы - в глаза. Но ведь это не больница, и я здорова, если не считать того, что ничего не помню. Что они со мной хотят сделать?
— Какое задание тебе дал квиринский агент?
Агент? О чем это они? Никаких имен не помню, ничего. Задания? Правда - я ничего не помню.
Затягивают жгут на руке, вводят катетер. Капельница.
— Мы тебе поможем вспомнить.
Лекарство медленно поступает в вену. Тошнотворно, кружится голова.
Как-то очень весело и легко становится. Хочется поделиться, ну в самом деле, что вы ко мне привязались? Я на самом деле не помню ничего. Может быть. Вполне возможно - я ничего не знаю.
— У нее психоблокада.
— Ничего, снимем…
… Вы знаете, так тяжело работать, и ездить так далеко. Но в городе работы сейчас не найти. Автобусы ходят ужасно нерегулярно, на остановке по часу иной раз стоишь, продрогнешь, а сама по себе работа…
— Заткнись!
Удар по щеке отрезвил Ильгет. Она замолчала.
— Отвечай быстро - ты встречалась с человеком, которого ты называла Деллиг?
Деллиг?
— Это герой… моего романа… фантастического.
— Ты встречалась с человеком, который выбрал это имя в качестве псевдонима. О чем вы говорили?
Думай… попробуй сообразить. Что же происходит? За что он ударил меня? Я работала на фабрике… Деллиг? Да, роман вспоминается. Но ведь это же графомания моя…
— Вы можете почитать… у меня в компьютере все лежит.
— Психоблокада.
Что такое психоблокада?
— Ну что ж, ты сама напросилась.
На что? Господи, ужас какой… что же теперь со мной будет? Ведь я же не преступник, в чем я виновата? Я боюсь… очень боюсь.
— Нет, я не помню ничего.
Эта штука называется болеизлучатель. Выглядит безобидно, на компьютер похоже, от него проводки отходят. Их окончания приклеивают на кожу, скотчем. Болеизлучатель воздействует прямо на периферические нервные центры. Все это Ильгет объяснял медленно и подробно высокий и незнакомый человек в черной форме.
Сильнее боли просто не бывает.
Но за что, за что? Почему?
Ты еще не веришь в боль, не знаешь, какой сильной она бывает. И в первые секунды (адреналин клокочет в крови) кажется, что терпеть можно. А потом боль достигает самой глубины и самого предела…
…Почему, за что? Я же не сделала никому, ничего… Да, я не помню.
Придя в себя в очередной раз, задыхаясь от запаха рвоты (все вокруг залито рвотой, и уже желчь выходит, во рту горько от желчи), обливаясь слезами…
Сильнее боли просто не бывает.
Наверное, ты что-то такое сделала… Ты враг. Эти люди - твои враги (у Ильгет до сих пор никогда не было врагов). Теперь тебе придется терпеть и держаться. Терпеть. Только это терпеть - невозможно. Невозможно, но деваться некуда. Я же не думала, не могла думать, что будет так… Что они сделают со мной?
Как долго это продлится? Меня все равно убьют, так скорее бы… Как было бы хорошо просто сидеть в камере смертников, и ждать… нет, это невозможно!
Ей на горло поставили глушитель, такой пластмассовый приборчик, гасящий все звуковые колебания. Она слишком сильно кричит… хрипит, надрывается, рвется, выворачиваясь из ремней, но все совершенно беззвучно - так бывает во сне, когда…
Отчаяние. Ужас, отчаяние, кажется, мозг выворачивает наружу, как кишки, когда рвет. Этого же просто не может быть… сколько еще осталось? Это не кончится никогда. Это - теперь уже - навсегда. До смерти. Когда станет еще хуже, совсем невыносимо, наступит смерть. Но сколько еще ждать - год, два… я даже одну минуту не могу этого выдержать! Я не могу, вы понимаете это, я не могу, так же нельзя, так невозможно!
В глазах черно. Слишком много этих, и все они в черном. Странная очень форма. Пуговица такая серебристая, блестящая, слегка поцарапанная. Ильгет дышит тяжело, воздуха не хватает. Пока боли нет… что-то ноет внутри, но настоящей боли сейчас нет. Лучше всего рассматривать пуговицу на черном мундире, хочется ее потрогать, но руки же привязаны. Пуговица посверкивает, отражая свет. Почему во рту вкус крови? Я, кажется, закусила губу. Глаза сами собой закрываются. Спать хочется, устала от боли.
Ночь кончена. Луна мертва…
Белый халат, значит, все-таки я в больнице. Почему-то я совсем не вижу их лиц, они где-то там, высоко, расплываются пятнами. Нет, я все так же привязана, вот они, ремни, никуда не делись. На левой руке - капельница, на правой… какой-то браслет. Он надувается. Понятно, это давление измеряют.
— Сколько уже времени? Давно она здесь?
— Дней десять.
(Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).
— Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.
Капельница. И ремней нет никаких… какое счастье, неужели это все кончилось… Ильгет немедленно проваливается в сон.
Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие - вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот…
— Выключите эту машину.
— Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?
— Но это не жизнь.
Вина, страшная вина - я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико - старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так… я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?