Дорогие мои старики

Осиашвили Симон

Костел

Как голова, увенчанная терном,костела профиль в небе равнодушном —так одинок, так судорожно вздернут…Вороны, раздирая воздух душный,над готикой вечернею повисли,пейзаж окрестный безнадежно беден —и кажутся кощунственными мысли,что не равна гармония победе.Великолепье канувшего века,готического храма взрыв могучий,пересеченье воздуха и света —но по спине озноб ползет колючий…Зачем взорвалось готикой строенье,когда здесь человек так мал и жалок?Не для того ли, чтоб в оцепененьедуша не воспаряла, а дрожала.Печален век, когда души недужныйудел – не воспарять, а покоряться.И

воронье над готикою кружит —над жаждой гибельной с Всевышним поравняться…Но даже превратясь в сплошную рану,душа не примиряется с разрухой —она не Бога ищет в Божьем храме,а профиль в небе – как величье духа.

Радищев

Ты пытался водой этой черной умыться,Этих медленный струй возмутить естество,но на родине нищей ты лишний, патриций —и она не признала родства твоего.Тяжелы времена, но удел тяжелее,если вещий огонь прозябает в груди…Нет покоя уже в петергофских аллеях,но февраль и декабрь еще впереди.Не потребны отчизне твои воспаренья —видно, каждое слово имеет свой срок.Можно спрятать гордыню под маской смиренья,но возможно ли жить, если так одинок?…Этой черной воды пригуби на прощанье,Этой нищей землей хоть карманы набей,а ненужные крылья сложи за плечами —утро вечера не мудреней…Вот теперь ты готов. И до самого краяяд туманный в фамильную чашу налит…Хлещет кровь из судьбы – вовсе не голубая,и немая гортань о свободе хрипит.

Средневековое каприччио

(Диптих)

1. Монолог ведьмы

Извивается небо, пронзенное жаркими стрелами молний,и исходит дождем – светлой кровью небес.Подставляю ладони, чтоб небом наполнитьи домой принести – чтобы милый воскрес.Поцелую пресветлую кровь поднебесьяи омою незрячие очи его,и взмолюсь темным силам болота и леса —чтоб свершилось святое мое колдовство.Никогда, никогда мне волшба не давалась,но недаром же крестится встречный народ —если Богу душа дорогая досталась,пусть себе сатана мою душу возьмет.Чтобы милый воскрес, чтобы светлое небоне напрасно катилось по мертвым щекам,стану ведьмой седой, а потом на потребугородскому костру свое тело отдам.

2. Казнь

Светает.Плывешь за цветами.С ветрами.И челкагалчонкомлетит над лодчонкой,качаясь.Очамилови это утронад лодочкой утлой —и с каждой минутойдуша твоя будет печальней.Плечамипочувствуешь холод беды незнакомойи вспомнишь, что домавсе птицы ночные кричали…Ныряй!Окунайся в запретную теменьобветренным телом,рассветная дева.Зеленый огонь обожжет твои ноги,и брызги в тревогескользнут по щекам…Кукушка, считай!Считай все слезинки колдуньи умытой,что в этот ручейв свете ранних лучейскатились по зелени трав перевитыхиз детских очей…Горячей! Горячейогонь разгорается желто-зеленый,зеленого меньше, но больше огня —и слезы не гасят костер разожженный…На площади в городе ведьму казнят.

Одиночество

Стареет аист.Дерево растет,гнездо приподнимая к небу,и урожай сменяет недород,и в быль перерастает небыль.И женщина стареет, и слезаплывет своей привычною дорогой,и не смахнуть с усталого лицасеть времени. И светится убогов ночи пустынной старенький «Рекорд»,и в этом свете, медленном и странном,мерцает женщина… Но гаснет за экраномзаемной жизни голубой узор.А ночь, пространство сжав до пустоты,плывет все дальше, медленно и скучно,но наконец на смену ей тщедушныйвстает рассвет из дебрей темноты.И нужно жить среди забот дневных,а женщина все смотрит за ворота,где старый аист парой крыл тугихвсе машет и, готовясь к перелету,знакомит с небом малых аистят,их крылышки беспомощно свисают,но в каждом аистенке виден аист —и их глаза загадочно блестят…

Проводы

Спасенный эхом, звук вернется,но здесь его уже не ждут —уже захлопнуто оконце,и лишь ольхи недужный прут,быть может, на ветру качнется…Следы к дороге приведут.Уже телега отстучала,и безразлична вновь трава,лишь у дощатого причалаволна качается едва.Потом и речка замолчала,отговорив свои слова.А там и лодки след растает,и, завершая долгий круг,звук, ставший эхом, перестанеттревожить, наконец, мой слух…А дальше – тишина пустая.Да время валится из рук.

Засуха

Умирает колодец.Охрипшее горло егообложил душный мох, как налет при ангине.И пустым возвращается к небу ведро —ничего, кроме солнца в безжалостной сини.И расплавленный воздух стекает на дно,выпивая последнюю влагу колодца.Но со дна – если вверх посмотреть, как в окно, —видно: в небе звезда не погасшая бьется.

«Олень склонился над рекой…»

Олень склонился над рекой —рога, как взрыв над головой, —и пьет неторопливо.Не потревожьте водопой,олений короток покой —чуть дольше взрыва.

«Олени вечером доверчивы…»

Олени вечером доверчивы…Их морды в дебрях темнотымерцают над погасшей речкою,над тайной шепчущей воды.Олений лик вплетен в созвучиеводы, ветлы и тишины.Река ведет свою излучину —а вы покоя лишены:что шепчет им вода вечерняя,смывая вкус травы дневной,даруя лицам их свечениеи этот царственный покой?

«Твои письма, как капли крови…»

Твои письма, как капли крови,исцеляют меня, когдамне ничто не поможет, крометвоего далекого «да».…Среди ночи глаза открою,осознаньем ошеломлен —у меня твоя группа кровии твоей головы наклон.

«Такое время дня…»

Такое время дня,такое время года,что слава не нужнаи не нужна свобода.Должно быть, заодноноябрь и бездомность,когда твое окновзошло звездой бездонной.Похороню крылоу твоего порога —окно твое взошлонад бедною дорогой.Окно твое взошло,последним светом брызнув,и слово не спасло —такое время жизни.

«Я заглянул в твое окно…»

Я заглянул в твое окно —и сразу запотели стекла,и света яркое пятноподернулось туманом блеклым.Должно быть, в комнате тепло,и без меня тебе просторно —свело узорами стекло,как судорогой сводит горло.Ведь здесь так холодно, что звездне хватит для самообмана —и сквозь меня пройдет мороз,и старше на любовь я стану.