Дорогостоящая публика
Шрифт:
— И что же Нада?
— Закончили, малыш!
Физиономия у него была натянуто-жизнерадостная, как у фокусника, которому щекотно от птичек, которых он прячет под плащом.
Так мы и ехали в темноте, не останавливаясь, ведь мой Отец (а возможно, и ваш) обожает ехать вперед и не останавливаться. «Рванули до самого конца без остановки», — скромно потупившись, скажет он, глуша мотор. От самого Фернвуда до Седар-Гроув, городка, в котором мы теперь будем жить.
— Знакомое какое-то название, — заметил я.
— Ну ты даешь, малыш! Можно подумать, ты не помнишь, что мы в Седар-Гроув когда-то жили.
— Правда?
— Ха-ха! Тебе, кажется, было тогда года четыре или пять. Седар-Гроув прекрасный городок, и мы приехали сюда, чтобы начать здесь новую, прекрасную жизнь, потому что, видишь ли, Дики-дружок, в связи с моим переходом в «Би Даблью Кей» я получил, и весьма кстати, некое финансовое вознаграждение. Но об этом пока молчок!
И больше он на эту тему не распространялся, так как слегка стеснялся своих успехов. Он любил рассказать о чужих успехах, а о своих вставлял попутно; он был скромный, скромный. Он стал говорить о том, что они собираются производить, и об интересах государства, и о культурных достижениях Седар-Гроув.
Он говорил как-то по-мальчишески увлеченно. Мне внезапно стало страшно. В самом Отце не было ничего пугающего — и в его рассказе не было ничего такого пугающего, но мне стало страшно именно от этого его оптимизма. Мне показалось, что я заперт в этой машине, точно в ловушке, вместе с человеком, который хочет погубить меня, — и не тем, что намерен во что-то врезаться, не тем, что хочет напасть на меня: просто сам его рассказ — эта болтовня, эта откровенность, его хохот, смешок разят меня прямо по голове. Он любит меня. Да, это очевидно: он любит меня, а я люблю его. Так почему же мне так страшно рядом с ним?
Одно — любовь к моему симпатичному, добродушному Отцу, другое — нездоровая, явно противоестественная боязнь. Я не в силах это связать и объяснить. Оба этих чувства совместить невозможно, и разве что рассказ о моем песике Спарке может все связать воедино, и тогда я расскажу об этом вам, но во время этого рассказа я могу либо хохотать навзрыд, либо восторженно рыдать.
Да-да, пока Отец летит в своем автомобиле вперед, в родную американскую темноту, к Седар-Гроув, я поведаю вам историю про моего пса по имени Спарк.
9…
Когда я был совсем маленький, Отец с Надой сделали мне к Рождеству чудесный подарок — они подарили мне песика по имени Спарк. Спарк был такса, а это слово надо произносить не нараспев, как говорят служанка и садовник, а сердито-отрывисто, с придыханием, будто чихаешь: такса! Сам Спарк знать не знал, что он такса, но в его глазах, огромных, печальных, я как бы читал страдание, какую-то униженность.
— Правда, чудная собачка? — воскликнула Нада.
Она обняла нас вместе со Спарком, прижала к себе. На заднем плане помню чернокожую служанку, та по-матерински улыбается. Что это у нее в руках (ведь она же не сидит без дела)? Ах да! В руке у нее тряпка, бутылка «англо-саксона», полироля для мебели. Какая была погода? Тепло, пасмурно; весна. На Наде очаровательный новый костюм, новые перчатки, в руках сумочка. Нада вот-вот нажмет кнопку, сейчас взметнется вверх дверь гаража и Нада укатит, куда — неизвестно. Я это явственно вижу. Через мгновение ее здесь не будет.
Счастливые дни сливаются в одну большую расплывчатость; точно так же, как и печальные. В моей презренной жизни все дни сливаются в расплывчатое пятно. Но тот день был счастливый, и это расплывчатое воспоминание наполнено моими радостными выкриками, повизгиваниями Спарка, моими поглаживаниями по его мягкому, покрытому легким (нежней, чем у Нады на руках) пушком собачьему животику и по золотисто-каштановой, точно леденцовая карамель, шерстке. Он был аппетитный, как конфета! Я неловко прижимал Спарка к себе, махал его лапкой на прощанье Наде, когда она уезжала из дома, и не мог оторвать глаз от влажного, подрагивающего собачьего язычка.
А потом… Вдруг откуда ни возьмись грузовичок из прачечной.
Непонятно как возник, прямо на нашей аллее; человек в кепке смотрит под колеса, сигара в руке. Короткий лай, визг. С криком выбегает из-за моей спины служанка, поворачивается, бежит ко мне, хватает меня за руку:
— Ричард, домой! Скорей!
Я вырываюсь, я хочу посмотреть, куда делся Спарк, но она тащит меня в семейную гостиную и включает телевизор: вот и все. Я спрашиваю про Спарка, а она отвечает:
— Он спит…
И включает звук погромче.
Возвращается Нада, и возвращается Отец. Они с порога столовой смотрят на меня. Рука Отца обнимает Наду за плечи. Они что-то говорят, лица у них грустные, но, хотя они смотрят на меня, я понимаю: то, что они говорят, мне слышать не надо, и я ничего не слышу. Тогда я еще шпионить не умел.
Мы куда-то едем, ужинаем в каком-то красивом месте, и я спрашиваю:
— Где Спарк?
А Отец бодро отвечает:
— Спарку понадобилось к доктору. Помнишь, как и ты ходил к доктору? Доктору Прэтту?
— А зачем?
— Спарку нужно сделать укол против кори.
Утром я проснулся, и Спарка не было; некого было ругать за то, что он набезобразничал в кухне, никто не вертелся, не повизгивал под ногами. Нада осталась дома. Она сделала тянучки, но они получились такие соленые, что съесть их пришлось мне одному. Днем к дому подъехала машина Отца, и я увидел, что за рулем сам Отец. Он выскочил из машины, громко и радостно крикнув нам: «Привет!». И с ним был Спарк.
— Прямо от доктора, живой и невредимый. Ему сделали укол, и вот он опять здоров! — сказал Отец.