Дорогой бессмертия
Шрифт:
Эта мысль не покидала ее и теперь, когда она обдумывала варианты спасения Измайловых.
Паша Савельева пришла с новостью. Герберт ей сообщил о болезни Игоря. План родился молниеносно. Надо пойти в тюрьму и потребовать, чтобы дали на излечение Игоря. Это явится лишним доказательством того, что мать мальчика русская.
За эту мысль ухватились все. Кто же пойдет в тюрьму? Без колебаний согласилась Наташа.
…Это было в конце октября 1943 года. Наталья Николаевна Косяченко явилась в гестапо. Держала она себя уверенно, на вопрос дежурного «что ей угодно?» с улыбкой
— Спасти ребенка? Какого? — недоумевал дежурный.
— Я объясню вашему начальнику.
Наташу провели в хорошо обставленную комнату. На полу — пестрый ковер, под потолком — позолоченная люстра. За письменным столом, уткнувшись в бумаги, сидел краснощекий офицер. Он высокомерно окинул взглядом Косяченко. Про себя подумал: «Не дурна собой».
— Слушаю.
— В вашей тюрьме находится шестилетний мальчик Игорь Измайлов. Он болен.
— Откуда это вам известно?
— Он все время болеет, очень слабый мальчик. Я хочу просить вас, передайте его мне на излечение. Он сможет у меня остаться до освобождения родителем, я за ним присмотрю.
— А!.. — протянул гестаповец. — Но знаете ли вы, что его мать — еврейка?
— Это неправда!
Офицер достал сигарету, закурил. Синяя струйка дыма поплыла вверх.
— А если подтвердится, мадам догадывается, как с ней поступят? А? За укрывательство!
— Я хорошо знаю семью Измайловых, поэтому и пришла.
— Мы одинаково караем евреев и тех, кто их укрывает. Вы это понимаете?
— Конечно.
— Так зачем же вы пытаетесь нас обмануть?
— Мне это делать незачем. Но если бы я вас обманула… О! Я представляю, как жестоко поплатилась бы!
Уверенное поведение Наташи Косяченко, ее настойчивое желание взять ребенка после сурового предупреждения поколебали гестаповца, и без того раздраженного отсутствием доказательств против Измайловых. По его распоряжению Игоря передали Наташе Косяченко. А через десять дней, за отсутствием прямых улик, семья Измайловых была освобождена.
Хуже сложилось дело с Зюковым и Науменко. Их перевели из луцкой тюрьмы в лагерь для отправки в Германию. Это обстоятельство встревожило подпольщиков. Надо было принимать срочные меры. В лагерь можно было пробраться только представителям так называемого «украинского комитета помощи», который во многом содействовал немцам в отправке рабочей силы в Германию. Наташе Косяченко удалось очень четко выполнить задание и забрать Игоря из тюрьмы. Подкупленные таким успехом, товарищи и на сей раз поручили ей нелегкое задание: по поддельным документам пробраться в лагерь, встретиться с Зюковым и Науменко и предложить им бежать.
Солнце только коснулось верхушек деревьев, а Наташа была возле лагеря. Часовые тщательно проверили документы, осмотрели баночку с мазью от коросты и пропустили «медсестру» в зону лагеря.
Наташа отыскала Зюкова и Науменко и передала им план побега.
— Но куда после этого нам деться? — спросил Науменко.
— Мы спрячем вас, — заверила его Наташа, — а потом уйдете к партизанам.
Косяченко пожелала друзьям успеха и ушла. А через несколько дней, во время этапирования
— Это немыслимо, мы наверняка погибнем.
— Мы погибнем от бездействия. Рискнем, Коля? — настаивал Зюков.
Ответ не последовал.
— Николай, неужели струсил?
— Не хочу бессмысленно рисковать. Везде охрана. Надо выждать удобный случай. Легко начинать, да нелегко кончать!
Зюков не переставал думать о побеге. Он предусмотрел все до мелочей и с нетерпением ждал наступления ночи. Под ее покровом пролез под колючей проволокой. Часовые друг от друга стояли на значительном расстоянии. Ползком Зюков выбрался из лагерной зоны.
Как условились с Наташей Косяченко, на рассвете Зюков тайком явился на квартиру к зубному технику, немолодой уже женщине Юлии Емрышко, проживавшей по улице Коперника. Она сочувственно относилась к патриотам, чем могла помогала им в их справедливой борьбе. Предупредить Юлию Петровну о возможном появлении в ее квартире беглецов Косяченко не успела. И неожиданно нагрянувший грязный, заросший Зюков напугал ее. Ей довелось только однажды видеть его в обществе Паши Савельевой, но она его хорошо запомнила. Долго они тогда беседовали об искусстве.
— Откуда вас занесло? А какой вид!
— С того света. А вид изменится. Озяб, сейчас бы глоток чайку…
— Конечно, конечно, — Юлия Петровна поставила на плиту чайник. — Сахара нет, залежалась всего пара леденцов.
Через несколько минут они вдвоем пили горячий кипяток.
— Роскошно! — восторгался Борис.
Утром Емрышко отправилась к Паше Савельевой.
— Ко мне в любую минуту могут зайти посторонние люди, поэтому Зюкова надо пристроить в более надежное место.
— Пусть вечером приходит ко мне.
Впервые Паша увидела Зюкова в лагере военнопленных. Он был тогда в полинявшей гимнастерке, стоптанных солдатских башмаках. До войны Зюков учился в институте. Его призвали в армию, а скоро началась война. Земля содрогалась от взрывов бомб. Зюков страстно любил поэзию и не скрывал от товарищей, что сам пишет стихи. В институте Борис полюбил философию. Кредо его жизни навсегда слилось с общественно-политическим взглядом Виссариона Белинского: «Литература и искусство должны отражать действительность такой, какой она есть».
В одном из тяжелых боев рота Зюкова попала в окружение. С ожесточением пробивались советские воины сквозь вражеское кольцо, пытались соединиться с основными силами. И все же врагу удалось бросить сотню советских воинов за колючую проволоку. Одно время Зюков потерял было всякую надежду вырваться из плена. Но нашлись тогда неведомые друзья, помогли бежать. И с тех пор он смотрит смерти в глаза, не испытывая страха, всего себя отдает борьбе.
Паша ждала Зюкова. Как только он появился, Савельева с чувством облегчения сказала: