Дорогой богов
Шрифт:
Итак, я возвращаюсь к тому, о чем рассказывала раньше: к самому дону Камоэнсу. Он благополучно спасся, сумел доказать свою невиновность и через несколько лет вернулся в Лиссабон. Там он и умер. Говорят, что последние годы он жил в великой бедности и только после смерти заслужил то, чего был достоин всю свою жизнь. Когда дон Луис умер, я не знаю. Не знаю, цела ли его могила, потому что, как говорила мне тетя, церковь святой Анны, где он был похоронен, рухнула во время лиссабонского землетрясения…
Ваня и Беньовский вышли из грота в глубокой задумчивости: не им одним пришлось скитаться по белому свету, не им одним пришлось страдать от неправды и зла, искать справедливость и добро, драться за свободу и человеческое достоинство. «Испокон веку, видать, так повелось, — думал Ваня, — что и страны разные, и народы разные, а судьба у многих людей почти одна. В каждой стране неправда душит правду. Верно говорил Морис Августович, что столетиями идет меж ними борьба. Редко, когда правда берет верх над неправдой. Чаще случается наоборот, но никогда не бывает так, чтобы правда перестала сопротивляться. И, наверное, доколе идет Эта борьба, еще не все потеряно. Главное — не прекращать борьбу с неправдой, бить ее на каждом шагу, бить самому, Звать к тому же других, и даже когда другие устанут сопротивляться неправде, все-таки продолжать борьбу и не сдаваться!»
А Беньовский в это время думал о Камоэнсе и сравнивал жизнь португальца со своей собственной. «Не довелось мне побывать в Португалии, — думал Беньовский. — Но, видно, и там было немало рыцарей, умевших владеть и пером и шпагой не хуже французов и англичан. Были эти рыцари людьми особой породы. Оружие, книги и старые морские карты звали их в дорогу, а начиналась она прямо от порога их дома. Ведь все Португальское королевство — узенькая прибрежная полоска Европы перед великим простором океана. Шагнул таг — и океан вот он, рядом. И если в груди португальца стучало смелое сердце, оно уводило человека в океан. И именно отсюда, с португальского берега, ушли на встречу с обеими Индиями Бартоломей Диас, Диего Кан, Васко да Гама, Луис Камоэнс — моряки, поэты, первооткрыватели. Шли, потому что в груди каждого из них стучало смелое сердце, потому что в скрипе снастей и шелесте парусов они слышали то, чего не слышали другие, потому что больше почестей, богатства и славы они любили неизведанные дороги, новые острова и земли, борьбу и победу.
Такие, как они, жили не в одной Португалии. На другом краю Европы, там, где распахнутые двери домов уводили не к морю, а в степь или в лес, тоже жили поэты и землепроходцы. Они шли через каменные горы, засыпанные снегом. Шли через зеленый океан тайги, который, начинаясь у порогов их домов, тек на тысячи верст к востоку до самой Камчатки. Они шли по этому зеленому океану сквозь болота и буреломы, сквозь метели, льды и ураганы, сквозь посвист туземных стрел и тучи таежного гнуса, потому что в груди каждого из них стучало смелое сердце и потому, что больше почестей, богатства и славы они любили неизведанные дороги, новые острова и земли, борьбу и победу. Они шли, потому что за околицами их деревень другие люди, жившие с ними рядом, но не такие, как они, видели только пыльные проселки, ведущие к соседнему лесу, а для них — землепроходцев и поэтов — и этот проселок и любая тропинка была дорогой в незнаемое».
И вспомнилась Морису вычитанная где-то китайская поговорка: «Путь к славе пролегает через дворцы, к счастью — через базары, к добродетели — через пустыни». Беньовский усмехнулся и подумал, что в этой поговорке сказалась не мудрость народа, а мудрствование человека, который славой называл известность императору, счастьем почитал богатство, а добродетель видел в том, чтобы, сидя в глухом уединении, упиваться собственной святостью. «Нет, — подумал Морис, — путь к счастью пролегает через сражения и через труд, через любовь и через верность. И — тысяча чертей! — только тернии и крутизна — дорога богов!»
А Изабелла, идя между Беньовским и Ваней, представляла, как дон Камоэнс, глядя вот на эти же самые скалы, и на Это же море, и на это же небо, писал сонеты прекрасной Катарине да Атаида. Изабелла шла, и в памяти у нее всплывали стихи Камоэнса:
И там, в тени, над речкой голубой, Где из травы глядят лесные розы, Там, где мечту подслушивают лозы, Моя любовь, я встретился с тобой - Тогда мои бы вздохи не смущали Уснувший воздух, слезы б не текли И зеркало воды не омрачали, Но Рок враждебен радостям земли, И гонит страсть меня в чужие дали От милой мне — от близкой и вдали! Кончился один сонет, и тут же в памяти всплыл другой: Будь проклят день, в который я рожден, Пусть не вернется в мир, а коль вернется, Пусть даже время в страхе содрогнется, Пусть на Небе потушит Солнце он. Пусть люди плачут и вопят, не зная, Крепка ль еще под ними грудь земная, Не рушится ли мир в бездонной мгле. Не плачьте, люди, мир не заблудился, Но в этот день несчастнейший родился Из всех, кто был несчастен на земле!Последние три строки Изабелла произнесла вслух. Произнесла по-португальски. Спутники не поняли того, что она сказала. И тогда Изабелла перевела стихи на французский.
На Ваню стихи не произвели впечатления, но Беньовский, услышав их, побледнел. Он долго шел, опустив глаза и понурив голову, и до самых дверей губернаторского дома не произнес ни слова.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
рассказывающая о поездке на слоне, о встрече с королевичем бецимисарков, о «Конце света», о воззрениях губернатора Дероша по целому ряду проблем, а также и об одном из решений учителя, окончательно разделившем его спутников на две части
Фрегаты «Дофин» и «Ля Верди» вышли из Макао 11 января 1772 года. Оба корабля обладали хорошим ходом, не боялись штормов и могли дать отпор нападению пиратов, имея на борту по три десятка пушек. За месяц плавания быстроходные военные фрегаты прошли примерно столько же миль, сколько «Святой Петр» одолел за четырехмесячное плавание от Большерецка до Макао.
В середине февраля, пополнив запасы воды и продовольствия в голландском порту Батавия на острове Ява, корабли вышли в Индийский океан. Дальнейшее их продвижение замедлилось из-за того, что в Индийском океане, южнее экватора, с октября до апреля ветры дуют с юго-востока и запада на северо-восток. Фрегатам же следовало идти почти строго против ветра на юго-запад.
Однако через полтора месяца после захода в Батавию «Дофин» и «Ля Верди» бросили якоря у острова Родригес, от которого было не более трехсот миль до острова Иль-де-Франс — ближайшей цели предпринятого перехода.
Родригес был самым восточным из трех островов, открытых в шестнадцатом столетии португальским мореплавателем Педру ди Маскареньясом и названных тогда же в его честь Маскаренскими островами.
В тот день, когда фрегаты вошли в единственную пригодную для стоянки гавань острова — порт Матурин, — Родригес был плотно укутан туманом и закрыт тучами.
Ваня побродил несколько часов в лесу у подножия какой-то горы, посидел на камнях, выступающих из воды возле самого берега, и вернулся на корабль. Почти все его спутники вели себя так же. Не было уже той радости и оживления, какая бывала раньше, когда подходили к какому-нибудь острову.
Люди вымотались и устали. Путешествие, длящееся полгода, давало о себе знать.
Когда Ваня вернулся в каюту, Беньовский, взглянув на мальчика, проговорил:
— Устал и ты, Иване! А что уж говорить о стариках и женщинах? Видно, придется подольше постоять на Иль-де-Франсе.