Дорогой длинною
Шрифт:
Тот буквально съехал на песок, первым делом взглянул на собственные нож и кнут, но они были за спиной Ильи. Тот перехватил Васькин взгляд, усмехнулся:
– Не дотянешься. И не трясись, ничего тебе не будет. Ты откуда?
– С Буджака…- растерянно ответил Васька, во все глаза глядя на Илью. Тот невозмутимо дымил трубкой, смотрел мимо Васьки в темнеющее вечернее море.
– Где живёте?
– Я… в Кошпице. Кони… Меняю, продаю…
– Один?
– Она от меня ушла.
– Уже?
– Илья недоверчиво взглянул на Ваську.
– И месяца не протешились?
Да не бойся, не трону я тебя! Не ври! Взаправду, что ли, убежала?
Ставраки
– В Кишинёве… какой-то господарь её увидел. Богатый барин, на своих лошадях к трактиру подъезжал. На другой же день уехала с ним. В его имение.
– А ты что же не держал? Тьфу… Совсем цыгане повыродились. Хотя ты не ром, кажется…
Губы Васьки дрогнули от обиды, но он промолчал. Глядя в землю, хрипло сказал:
– Думаешь, она к тебе вернётся? Никогда!
– Я знаю, - отозвался Илья. Выбил трубку, сунул её за голенище. Васька исподлобья наблюдал за ним. Илья поднялся, стряхнул с себя песок и крошки табака.
– Ну что, парень… Поговорили - и ладно. У меня времени нет, и ты, вижу, торопишься. Будь здоров.
Не оглядываясь, Илья вышел из бухты, прошёл мимо каменистой гряды, повернул к лошадям, но дойти до них не успел. За спиной его послышалось пронзительное, злое лошадиное ржание и резкий окрик:
– Морэ!
Илья медленно обернулся. Васька уже сидел верхом на неосёдланном вороном - как был без рубахи, с кнутом в руке, чёрный, злой, весь вытянувшийся на спине жеребца. Налетевший с моря ветер взъерошил его и без того лохматые грязные волосы, растрепал гриву вороного. На оскаленной Васькиной физиономии читалось невероятное презрение.
– Ты сам не цыган, Смоляко! Слышишь - ты не ром!
– бешено выкрикнул он, поднимая коня на дыбы.
– Ты гаджо! Самый распоследний! Лепёшка лошадиная! Правильно, что она от тебя ушла! А ко мне она всё равно вернётся! Душу положу, что вернётся! Я для неё всё сделаю! И господаря того зарежу! И тебя - если она скажет! А ты…
Он хотел было сказать ещё что-то, но не стал. Плюнул на дорогу, гикнул, ударил вороного - и тот с места рванулся в степь. Гнедые, как подхваченные, полетели за ним. Над степью поднялась туча жёлтой пыли, а когда она улеглась, уже не видно было ни Васьки, ни косяка лошадей. Илья посмотрел вслед едва виднеющемуся облачку, нахмурился, запустил обе руки в волосы. Усмехнулся чему-то и не спеша вернулся на берег моря. Раздевшись, полез в мелкую, тёплую, желтоватую воду, окунулся с головой несколько раз, только сейчас почувствовав, как горит лицо. Гряды утёсов закрывали солнце, и Илья во второй раз за сегодняшний день пожалел, что плохо плавает: заплыть бы сейчас подальше в море, взглянуть оттуда на солнце, узнать, сколько времени… Взъерошив мокрыми ладонями волосы, он вышел на песок, неторопливо начал одеваться.
В щель между камнями тянулась красная полоса света. Неожиданно её заслонила чья-то тень. Взглянув через плечо, Илья увидел Митьку с кислой физиономией.
– Почему ты его не убил?
– возмущённо спросил он, когда Илья, поглядывая на солнце, прошёл мимо него к дороге. Илья усмехнулся:
– А что, надо было?
– А что - нет?! Чего ради я задницу рвал?
– взвился Митька.
– Ты что, забыл? Он же у тебя жену увёл!
– Угу… - Илья, не отрываясь, смотрел на красный диск солнца, поглаживал по шее буланого, тычущегося ему в плечо.
– Моя жена - не твоя забота, чяворо.
А
Митька открыл рот, закрыл, снова открыл, и Илья уже ждал, что мальчишка вот-вот выскажется в духе улетевшего в степь Ставраки. Но Митька всё-таки промолчал, хотя и сплюнул презрительно на землю ничуть не хуже Васьки. Вскочил на спину Кочерыжки, свистнул и полетел карьером по дороге к Одессе. Илья проследил за ним взглядом, снова усмехнулся, сам не зная чему. Забрался на буланого и тронул его неспешным шагом.
Не хотелось ему думать ни о чём. Не хотелось, и всё. Ни о Маргитке, ни тем более о Ваське. Только сейчас Илья понял, как устал за сегодняшний день, начавшийся в четыре утра. Солнце всё ниже и ниже опускалось в дымку горизонта, раскалённая степь остывала, небо становилось зеленоватым, выцветшим, чуть слышно шелестело море за утёсами. Тихо, вкрадчиво затрещали цикады, с утёсов доносились вскрики чаек. День таял, и над степью зажигались первые, ещё чуть заметные звёзды. До посёлка, до трактира одноглазого Лазаря, до маленькой комнаты с дозревающими на подоконнике помидорами оставалось не больше двух вёрст.
Неожиданно Илья вспомнил, что поругался с Розой. Хороши, наверное, были они оба: стояли и орали друг на друга на весь базар, народ потешали…
Ну, ладно Роза, что за спрос с бабы, а он с какой стати разошёлся? И из-за чего? Из-за татар вонючих - тьфу… Да сгори они вместе со своими худоконками, больше лошадей будто взять негде… Вздохнув, Илья начал вспоминать, чего мог наговорить Розе во время скандала на Староконном.
Вспомнил он немного, но настроение испортилось. Что ж… на худой конец, выгонит. Ему не привыкать.
Над морем взошла огромная рыжая луна. В её свете впереди смутно забелели домики посёлка. Поёжившись от потянувшего с моря ветра, Илья хлопнул по шее буланого, завернул его на едва заметную в сумерках дорогу.
В окне Розы горела керосиновая лампа. Жёлтый свет падал во двор, где под грецким орехом на рогоже спал Митька. Спал вниз лицом, изредка всхрапывал и даже не шевельнулся, когда проходящий мимо Илья наступил нечаянно ему на руку. Войдя в трактир и толкнув дверь Розиной комнаты, Илья увидел хозяйку, сидящую за столом и штопающую при свете керосинки Митькины штаны. Илья тихо прикрыл за собой дверь, положил у порога кнут и вопросительно взглянул на Розу. Та отодвинула шитье и поднялась из-за стола.
– Есть хочешь?
– задала она обычный вопрос, на который после паузы последовало не менее обычное:
– Хочу.
Лампа перекочевала на подоконник. На столе появилась оплетённая красноталом бутылка вина, деревянная миска с помидорами и неизменным арбузом, рыба, хлеб, солёный козий сыр. После длинного дня, в течение которого у него крошки не было во рту, Илье было всё равно, что Роза ставит перед ним - лишь бы побольше. Сидя на постели, Роза следила за тем, как из деревянной миски исчезает её содержимое.
– Не пей ты вина, господи… - устало сказала она, когда рука Ильи потянулась за бутылкой.
– Что с него, проклятого, толку, только башка разболится.
– Роза?..
– удивился он, оглядываясь. Роза встала, подошла сзади, обняла его за плечи - и Илья понял, что Митька не удержал языка за зубами.
– Не жалей ты меня!
– с досадой сказал он, отворачиваясь к тёмному окну. – Терпеть не могу.
Рука Розы, поглаживающая его по голове, замерла.
– Да с чего ты взял?
– фыркнула она, отходя.
– Меня бы саму кто пожалел!