Дорогой, все будет по-моему!
Шрифт:
– Обыкновенно как южанка или как северянка? Или шотландка?
Наташа вздохнула:
– Просто обыкновенно. Слушай, сама ей позвони. У нее, скорее всего, отключен телефон. Послушай автоответчик и реши, как кто она говорит.
– А если она снимет трубку?
– Не снимет.
– Но если?..
– Тогда ты повесишь. Давай. – Она сняла трубку и, снова набрав номер, протянула трубку Стефани, которая взяла ее осторожно, точно бомбу, и отвела подальше от уха. – Слушай же! – прошипела Наташа.
Стефани приблизила трубку к уху как раз в тот момент, когда в ней снова зазвучал голос Кати. Стефани закрыла глаза и напряженно прислушалась,
– Ну что? – спросила Наташа.
– Говорит как обычная женщина, – промолвила Стефани и потерла глаза тыльной стороной кисти.
– И что ты собираешься теперь делать?
Стефани бросила взгляд на часы:
– Мы опаздываем к Меридит. Надо ехать.
Меридит Барнард, престарелая звезда мыльных опер (гибель в авиакатастрофе мужа, два неудачных романа – один из них с мужчиной, который впоследствии оказался ее сводным братом, тюремный срок за нанесение телесных повреждений – все это имело место в ее экранной жизни), была не в настроении примерять платья для церемонии вручения премий. Она сердилась на Стефани, которая опоздала и была рассеянна, и не пыталась это скрыть. В привезенных ей платьях она, по ее словам, выглядела мужиковатой. Стефани и Наташа обхаживали и умасливали ее как могли, но она не поддавалась и напрочь отказалась дать надеть на себя красное платье с облегающим корсажем и подолом «рыбий хвост». Дело в том, думала Стефани с жалостью к актрисе, несмотря на ее грубости, что она и в самом деле выглядит мужиковатой. Причем в любом платье. Но она сама пожелала сделать свой имидж более женственным. Если бы Стефани и Наташа действовали по своему усмотрению, они бы предложили ей жакет и черные свободные брюки в духе Марлен Дитрих.
– Вы ничего не поняли, – обидчиво восклицала кинодива. – Если бы я хотела походить на Ширли Басси, я бы так прямо и сказала.
Стефани едва не ответила, что, будь у Меридит хоть малейший шанс выглядеть хоть вполовину так чудесно, как Ширли Басси, все сочли бы это настоящим волшебством.
– Я просто хотела подчеркнуть ваши формы. Они у вас потрясающие, – сказала она вместо этого. «Их слишком много, и все не в тех местах, где нужно», – подумала она злорадно и едва не прыснула.
– Я хочу сказать, что есть все же грань между женственностью и вульгарностью. А вы этим платьем ее переступили.
Стефани понимала, что спорить с Меридит бессмысленно.
– Мне очень жаль, Меридит, что вы так считаете. Мы будем продолжать искать. И поверьте, найдем для вас нечто стоящее.
– Я тоже надеюсь на это, – кивнула Меридит. – Как-никак я плачу вам немалые деньги.
В шесть пятнадцать обе подруги почувствовали, что окончательно выдохлись. Стефани отказалась от предложения Наташи зайти куда-нибудь по дороге домой и выпить по коктейлю – как они обычно делали, когда Джеймс уезжал в свою провинцию. Она хотела сама уложить Финна спать. Они поймали такси, которое высадит ее на Белсайз-Парк, а Наташу повезет в ее уютный семейный коттедж на Мусвелл-Хилл.
– Я хочу поговорить с ней, – зловеще процедила Стефани, когда они ехали по Чак-Фарм-роуд.
– С Меридит? – спросила Наташа, в чьей голове все еще прокручивалась драма сегодняшнего дня.
– С этой Кати! Я решила позвонить ей и сказать, что все знаю. Послушаю, что она мне ответит.
Наташа шумно выдохнула.
– Может быть, лучше сказать это Джеймсу?
– Нет! Он отопрется, скажет, что это неправда, и ее предупредит, чтобы от всего отпиралась. И я так и не узнаю правды.
– Ну хорошо, – согласилась Наташа, впрочем не слишком уверенно.
– Завтра, когда он точно будет на работе, – решительно заявила Стефани, обнимая подругу на прощание, перед тем как выйти из такси.
Глава 8
Утром по средам у Кати всегда было плохое настроение. Прежде всего, предстояло расставание с Джеймсом до будущего воскресенья. Его среды всегда проходили одинаково – он рано уходил на работу, до часу принимал пациентов, потом быстро перекусывал и садился в автомобиль, чтобы ехать в Лондон. В лондонской клинике он принимал своих пациентов по четвергам и пятницам, в субботу отдыхал, а в воскресенье проделывал обратный путь в Линкольншир.
В это утро Кати поднялась рано – обычно она любила полежать в постели часов до девяти, попивая чаек, который Джеймс всегда приносил ей перед уходом, – и помогла ему собрать вещи. Ей нравилось хозяйничать для него, подавать ему стопку свежего, только что отглаженного белья, готовить здоровый плотный завтрак, на случай если он не успеет пообедать. Этим утром она приготовила яйца, бекон и грибы, целую гору тостов и сварила в кофеварке свежесмолотый кофе.
Пока Джеймс ел, она суетилась возле него, подливала кофе, предлагала намазать тост маслом. Джеймс никогда бы не сказал ей этого, но он находил повышенное внимание к себе, кудахтанье и нежную заботу довольно угнетающими. По утрам в среду все его мысли были уже о возвращении в Лондон, о взрослом, уравновешенном общении со Стефани, когда двое зрелых людей без ненужной шумихи устраивают свои повседневные дела, тогда как с Кати его скорее связывали отношения опеки, ребенка – взрослого.
Ему нравилась в Кати ее беззащитность, детский интерес к миру, наивный оптимизм, но время от времени, честно говоря, все это начинало раздражать. Иногда у него не было настроения слушать детский лепет и играть в подростковые игры. Просто хотелось спокойно съесть свой завтрак. Кроме того, к среде желание увидеть сына становилось слишком сильным. Он, конечно, разговаривал с ним каждый день, как и со Стефани, хотя иногда это бывало сопряжено с трудностями – приходилось удаляться в какой-нибудь уголок, где Кати не могла услышать разговор, и делать вид, что он звонит Малкольму или Саймону. Он закатывал глаза, шептал «по работе» и быстренько скрывался в спальне или ванной. Кати ни разу не усомнилась, что он говорит правду. Она по натуре была доверчива.
В это утро, как и в любое другое утро среды, Кати вышла на крыльцо помахать Джеймсу на прощание, тихо хлюпая носом и пытаясь делать веселое лицо, чтобы не расстраивать его. В конце концов, он и сам не рад своей кочевой жизни. Конечно, в его отсутствие ей одиноко, но у нее есть Стенли, друзья и ее маленький домик. Ей не надо спать на раскладушке и есть дурно приготовленную Аби пищу. Когда он отъезжал, она одну за другой посылала ему вдогонку полные любви эсэмэски, чтобы он не чувствовал себя одиноким. А Джеймс, останавливаясь перекусить на станции техобслуживания, торопливо стирал их, прежде чем возвращался домой.