Досье «72»
Шрифт:
Помимо всего прочего, объявление о выходе на пенсию в возрасте пятидесяти пяти лет — что не являлось слишком ранним возрастом — положило конец самым фантастическим слухам: кто-то говорил о пятидесяти восьми годах, кто-то утверждал, что останется граница шестидесяти лет, и много чего еще! Теперь можно было заняться точным вычитанием: с пятидесяти пяти до семидесяти двух лет оставалось семнадцать прекрасных лет жизни на заслуженной пенсии, которые можно было провести активно и динамично. Мечта!
Проигнорировав призывы Бертоно к осторожности, Гарсен взял на себя инициативу официально объявить эту цифру. И был неправ. Учителя и железнодорожники, не говоря
Да, но, проникнувшись идеями и речами правительства, военные почувствовали, что их общипали, словно голубей. В пятьдесят пять лет они испокон веков уходили в отставку с военной службы. А кроме того, не надо было вешать им лапшу на уши, они прекрасно знали, что будут нужны стране для выполнения грязной работы. Великая Немая армия начала изливать свою желчь.
Министру обороны Анри Бро пришлось принять срочные меры. Кроме своего благожелательного отношения к состоянию души своих протеже — о, как это было понятно, — он предложил, предварительно переговорив с Бофором, Бертоно и Гарсеном, значительно увеличить денежное содержание военным. И он не поскупился, военные за это еще ответят! Несколько новых назначений и перемещений, увольнение четырех человек, затем два исчезновения, и армия вновь пошла правильным путем.
Академикам было наплевать на благожелательное внимание министров. Как неоднократно повторял их представитель Норбер Жамо, дайте мне выражение, а в муке мы перепачкаемся сами. Ах, ему хорошо заплатили!. Ему, который после четвертьвекового молчания вновь обрел силы и взялся за перо, чтобы доказать, что писатель и в девяносто лет может давать отдачу! Все просто, он дописал роман, который он сам и его издатель ждали очень долго.
Перепачкаться в муке? Ради бога, но он плохо знал тех, кто решал его судьбу, если думал, что они не посмеют лишить французскую литературу одного из самых выдающихся ее представителей.
Итак, манифестация. Очень хорошо, очень подробное освещение в средствах массовой информации. Кроме того, стояла прекрасная погода. А пройти расстояние от Пантеона до Института французской литературы было вполне по силам для старческих ног. И они прошли это расстояние в абсолютном молчании. Их наряды вызывали некую оживленность своей архаичностью. В порыве солидарности, которая была свойственна только в этом кругу, их товарищи по перу пополнили ряды манифестантов. Прохожие были просто счастливы, они никогда не видели такого количества писателей сразу в одном месте. Писателей с головы до ног, которые передвигаются, а не тех людей, потревожить которых не хватает смелости на праздниках книги.
Они несли всего один плакат, но он заставлял задуматься: «Литература — это жизнь». Позади отряда академиков, двое из которых время от времени останавливались, чтобы сделать запись, — муки творчества! — манифестация объединяла мирок писателей, которые шествовали в порядке их заслуг, что вызывало ряд замешательств и толчею. Но, увы, не в хронологическом порядке: организаторы с сожалением констатировали почти единогласное отсутствие в рядах манифестантов писателей новой волны. Все эти молодые остолопы — опять-таки по выражению Жамо — еще пока не осмеливались аплодировать, но приближавшаяся гекатомба была им на руку: они уже распределяли между собой куски пирога в виде почетных должностей в жюри и в издательских домах. Честно говоря, это было отвратительно!
Критики составляли арьергард шествия. Они предпочли несколько дистанцироваться от созидателей. Не по причине ревности или скромности, а потому что все эти объявленные правительством меры их не очень сильно волновали. Перспектива выйти на пенсию в пятьдесят пять лет лила бальзам на их сердца: они смогут наконец-то забросить подальше эти нудные задания, которые давали им главные редакторы за мизерную плату, эти книги, которые надо было жадно проглатывать денно и нощно, до тошноты. Рабы чтения начали мечтать: им оставалось семнадцать лет пенсии на то, чтобы сесть, наконец, за написание романа, который уже давно вызрел в голове и заслуживал тех похвал, которые они были вынуждены расточать другим. И поэтому да, они были солидарны с писателями, не надо плевать в суп большого пишущего семейства, но эта солидарность не мешала демонстрировать собственную позицию.
Вышагивая рядом с писателями, студенты раздавали специальный номер газеты «Монд», посвященный произведениям стариков. Под портретом неизбежного Виктора Гюго культурная редакция газеты перечислила книги, картины, симфонии, скульптуры, фильмы, которых нас могла лишить преждевременная кончина их авторов. Сколько же их набралось! И каких великолепных! И они оправдывали вывод автора основной статьи: семьдесят два года станут невосполнимой потерей для человечества.
Газета «День» ответила на это публикацией списка великих художников, унесенных судьбой до положенного срока. Этот список был проиллюстрирован известной фотографией ангелоподобного Рембо с цитатой Корнеля: «Ценность не зависит от количества прожитых лет». «День», естественно, не пользовалась репутацией в части культурных страниц, но все же: призвать Корнеля, который умер в возрасте семидесяти восьми лет, на защиту противного лагеря, это было нечто. Подтасовка! Академики яростно возопили.
Хотя реакция писателей и не дошла до людских сердец, но она была занимательной. А вот выступление аграриев понравилось далеко не всем. Горящие автопокрышки на дороге, горы фруктов перед одной префектурой, куча навоза перед другой, короче, рутина. Санкционированная рутина с прибытием на места отрядов, вдохновленных благожелательным отношением и прибавкой к жалованью, обещанной их министром. По приказу Бро жандармы наградили аграриев несколькими ударами дубинок, арестовали пару-тройку заводил.
— В противном случае, — вынужден был объяснить Бро членам комитета, шокированным репрессиями за восемь дней до референдума, — если бы мы их не помяли, они посчитали бы, что победа не на их стороне и что их выступления никто не воспринимает всерьез. Посидят немного и вскоре вернутся по домам, им будет что рассказать, а народ успокоится: в стране воцарится порядок.
Порядок действительно царил. Несмотря на внешние проявления, на призывы к забастовке там и угрозы бунта сям. Комитет царил над страной, умело распуская подлинные и лживые слухи. За три дня до референдума! — было официально объявлено, что власти решили пойти навстречу женщинам. Срок дожития им продлили до семидесяти пяти лет! Правое дело женщин победило, они будут жить на три года дольше. Пустяк, но сердце замрет в момент, когда надо будет голосовать!