Досье «72»
Шрифт:
В воскресенье вечером, когда еще не все было окончательно ясно, было заказано шампанское, ибо проведенные его службами опросы на выходе с избирательных участков внушали Бофору оптимизм, члены комитета собрались в одном из салонов Матиньонского дворца. Поскольку Бертоно решил приписать Гарсена к успеху своей команды. На вопрос Бофора: «Что ты сделал такого, что Гарсен так изменился?» — Бертоно ограничился пожиманием плечами предсказателя.
Пока на маленьком экране транслировали процесс подсчета голосов, говорили о рекордной явке избирателей, о рекордных выручках рекламных агентств, ни единого человека не было на улицах, вся страна затаила дыхание, заговорщики уже подводили итоги своей деятельности,
— Мы победим. Без проблем, благодаря индивидуализму французов. Молодые проголосуют «за» ради того, чтобы жить лучше на пресловутые двести миллиардов, менее молодые ради того, чтобы поскорее вступить в наследство, и даже многие старики проголосуют «за» ради того, чтобы досадить своему более старому соседу. Ах, до чего прекрасна страна Франция! И потом сами увидите, что не так грустно будет увозить их на бойню в эти, как вы их там назвали, «Центры перехода»… Красиво.
Бофор сделал вид, что смутился, так оно и было на самом деле. Рекламный ролик расхваливал достоинства одного бюро ритуальных услуг. Какая-то миловидная женщина подробно перечисляла услуги, которые предоставлялись родным усопшего. Какой у нее рот, вы только посмотрите! Бужон даже заерзал в кресле. А походка королевы, ну, взгляните же!
Никто смотреть не стал. Женщине пришлось уступить место курантам, стрелки которых показывали 23 часа 59 минут. Через минуту, ведущие телепередачи не скрывали своего волнения, Франция все узнает.
В двадцать секунд первого в салоне Матиньонского дворца вылетела пробка из бутылки шампанского.
16
57 %! 57 %! Результаты превзошли все ожидания. Еще лучше, чем в 2005 году! «Страна в шоке» — под таким заголовком вышла в понедельник утром газета «Монд». Эта затасканная формулировка не потребовала от журналиста большой выдумки и отразила состояние прострации, в которое впало население. Небо в прямом смысле рухнуло на головы галлов. В частности, на головы — и без того уже больные — лиц семидесяти лет и старше. Можно было подумать, что шестигранник покрылся плотным слоем снега. Все работало в замедленном темпе, прохожие втягивали головы в плечи и смотрели под ноги, автомобилисты не сигналили, города, казалось, очутились на другой планете.
Возможно, все это имело и более тривиальное объяснение, связанное с синдромом похмелья. Ведь не только были превзойдены рекорды явки избирателей, но и были побиты все рекорды потребления алкоголя, как в частных заведениях, так и в винных погребках или в шапито, где самые предусмотрительные ассоциации догадались поставить огромные экраны и организовать богатые буфеты. И все это в атмосфере праздника, которую драматичность события только оживила.
Вглядываясь в лица окружавших меня людей, я разделял точку зрения хозяина «Регалти», который по понедельникам был сильнее меня в анализе. У французов просто-напросто голова болела с перепоя: пятьдесят семь процентов сначала выпили за удачное голосование, потом отпраздновали свой успех, сорок три процента сначала выпили за удачное голосование, потом напились с горя. Какой успех, какое поражение, об этом я спросить его не осмелился. Мне вдруг показалось, что все слова были лишены смысла.
Известно, что алкоголь никогда и никому не помог по-настоящему решить конкретные проблемы. Согласитесь, что смертный приговор в расцвете сил, в возрасте семидесяти двух лет, ставит конкретную проблему. Пили они или же нет, но старики не смогли забыть свое горе. Я не смог удержаться от того, чтобы не рассказать с нехорошим удовольствием своим приятелям из «Регалти» случай в булочной. Едва проснувшись, я отправился туда за круассанами, рассчитывая, что они помогут мне справиться с головной болью, от которой я маялся всю ночь. Когда продавщица укладывала их в бумажный пакет, в дверях булочной показалось маленькое существо с затравленным взглядом.
— Здравствуйте, мадам Мулен, как поживаете? — спросила булочница, а потом поспешно и неловко добавила: — О, простите.
Она вспомнила, что не время было интересоваться состоянием духа или здоровья восьмидесятилетней женщины. Которая не обратила на эту неловкость внимания. На деле она даже и не расслышала вопроса, мыслями она была в другом месте, она уже отправилась в путешествие в некую злую страну, где стариков мучают перед тем, как убить их под звуки оркестра. Не отрывая взгляда от багетов, она подошла к прилавку и застенчиво показала на них пальцем:
— Могу ли я все-таки купить хлеб?
В «Регалти» это «все-таки» произвело настоящий фурор. В течение многих недель ни один из постоянных его посетителей не делал заказа без того, чтобы не спросить у хозяина: патрон, можешь ли ты все-таки дать мне это?
Мне пришла в голову неплохая мысль взять денек отдыха. Несмотря на мнения одних и других, глядя на молодых и менее молодых на улице, на беззаботность одних и на недоверчивость других, бездеятельность позволила мне почувствовать облегчение от мигрени, а после облегчения задаться вопросом, который меня мучил: был ли я в числе победителей или в числе побежденных? Конечно же, я проголосовал «за» за то, чтобы облегчить страдания семидесятилетних. Когда человеку нет еще тридцати лет, он не задумывается об угрызениях совести, свойственных пожилым людям. Несмотря на то что об этом мало рассуждаешь, все равно понимаешь, насколько они могут быть болезненными. Меня не радовало то, что стариков омолодят и что молодые со временем превратятся в стариков. Мы уже спорили об этом в «Регалти» и очень быстро сошлись во мнении. Мы ни за что не дадим нашим старикам страдать, мы проголосуем «за» ради их же блага. И ради нашего.
Таким образом, голосование не повлияло на мои убеждения. И все же теперь, когда кость была брошена, некое смущение не давало мне возможности насладиться чувством выполненного долга и выходным днем. Речь шла вовсе не о раскаянии или чувстве вины, все это было ерундой, так, камешком в ботинке, но это все же не позволяло мне чувствовать себя полностью в своей тарелке. Короче говоря, я уже не был столь уверен в себе, а точнее, я стал спрашивать себя, не лучше ли мне было задаться этими вопросами до голосования.
Пара-тройка стаканов дали мне возможность более ясно взглянуть на вещи и списать этот момент слабости на последствия мигрени, а также на кошмары, которые я видел во сне. Когорты стариков, выстроившихся перед бойнями, о которых во время теледебатов говорил Вассеро, вероятно, помешали спать спокойно не мне одному.
Появление Кузена Макса положило конец моим вопросам. Держа под мышкой несколько газет, он рухнул на лавочку с лицом, которое свидетельствовало о тяжелом дне. Настроение у него было угрюмое.
— Что за идиоты!
— Кто? Французы?
— Да не французы, они проголосовали так же, как их руководители. Нет, я говорю о газете «Либерасьон». Видел, до чего они докатились?
Нет, я еще не видел их первую полосу, превращенную в сообщение о кончине и трауре. Там был только один заголовок: Восемь миллионов приговоренных к смерти.
— Ну и что? Разве это не так?
— А из тебя вышел бы прекрасный политикан! Да наплевать на правду. Главное, как представить вещи. А тут они не просто сгущают краски в прямом и переносном смысле, они этому радуются. Они воют, как волки на луну, и втихую хихикают. Ну да ладно, давай поговорим о другом… Что говорят по телевизору?