Доспехи
Шрифт:
— мы внизу или наверху?
— наверху.
— а облака?
— мы над облаками. за ними — нижние этажи. это самое высокое здание в мире. по крайней мере, пока… а вот и наш шведский камрад.
дон кихот проследил за взглядом паромщика и увидел сидящего на вентиляционной коробке человека. видимо, он был там с самого начала. человек спрыгнул на крышу, распахнул объятия, и на его кипенно–белой футболке «зажглась» красная надпись — «don’t quixote».
— монтесинос!
швед подошел к паромщику и крепко его обнял.
— я начал забывать, как ты выглядишь.
— tjena. как ты тут?
— в порядке. most of the time the beast is humble.
— знакомься — дон кихот ламанчский. the original one.
дон кихот кивнул.
— ом малыш ом карлсон.
сид ахмет из вежливости
— большая честь для меня. по правде говоря, не думал, что когда–нибудь тебя встречу. спросил бы автограф, да не перед кем хвастаться — я здесь совсем один.
разобравшись с приветственной частью, все трое уселись на краю небоскреба, свесив ноги вниз. паромщик по обыкновению занялся чиллумом. сид ахмет подмигнул дон кихоту.
— кавер–версия популярного чуда. maybe he’s not divine enough to turn water into wine, but he easily turns tobacco into charas.
— многократно повторенное, чудо перестает удивлять.
— дон кихот ламанчский… ну надо же. последнее, что я о тебе слышал — та история с телебашней. а ведь когда–то я следил за каждым твоим шагом.
— ты ничего не пропустил.
— в любом случае, ты молодец. в отличие от мельницы это чудовище не воображаемое, а самое реальное, какое только может быть.
— в любом случае, я проиграл.
— at least you tried, my friend. at least you tried.
в образовавшейся на время тишине стало различимо далекое гудение, идущее снизу, и сид ахмет счел необходимым его прокомментировать.
— победившие сперматозоиды не могут остановиться.
паромщик протянул ему чиллум.
— even if you’re on top of the world, there is always an opportunity of going higher.
— иногда мне кажется, что у тебя проблемы с наркотиками.
— брось, амиго. с наркотиками у меня никогда проблем не было.
швед выпустил несколько толстых дымовых колец в небо и обратился, скорее, к дон кихоту.
— группировки, объединения, организации, корпорации, государства — за всем этим стоят люди, допускающие из раза в раз одну и ту же системную ошибку. каждая, даже самая малочисленная общность считает, что мир принадлежит или должен принадлежать ей. правда же состоит в том, что он не принадлежит никому. просто не может принадлежать. я давно там не был, но готов поспорить, что в этот самый момент какой–нибудь очередной богом избранный народец закатывает в мирный асфальт чужих детей, тыча пальцем в небо, делегировавшее ему благородную волю и снабдившее его соответствующей лицензией. здесь же, как ты видишь, никого кроме нас нет. и я не знаю, как ты, но я точно никого ни на что не благословлял.
дон кихот попытался изобразить интерес.
— у тебя есть дети?
— i’m not that optimistic. и это как раз то, что удивляет больше всего. потому что как раз у них дети есть. и не чужие, а свои. казалось бы, они должны быть заинтересованы в будущем, но ведь нет — живут так, как будто после их смерти здесь ничего не останется. здесь в смысле там… а у тебя?
— я не люблю детей. из них вырастают солдаты и покупатели.
— правильно. но почему так происходит? это еще ганди сказал — хотите изменить мир, начните с детей. но, может, стоит все–таки начать с себя? чему могут научить ребенка загнанные родители, убивающиеся на работе, чтобы, как им кажется, этого ребенка одеть и накормить? в любом случае они не справляются со своей задачей. потому что «одеть и накормить» она не ограничивается. как вы можете подарить кому–то радость, если несчастливы сами? а есть ведь еще государство, которое дает детям установку на ненависть. его интересы требуют, чтобы они чувствовали врага. потом они вырастают и, даже если этого врага нигде не видно, установка срабатывает, и они его легко находят. монтесинос, у тебя есть дети?
паромщик помотал головой.
— но ты ведь понимаешь, о чем я?
— я знаю одно. в детстве мне постоянно говорили — ты слишком весел, жизнь это не развлечение, тот, кто много радуется, будет много плакать. когда я понял, что меня одурачили, было уже поздновато.
— вот!
— но, возможно, не нам троим об этом всем судить.
— почему же?
— именно потому, что у нас нет детей.
— это ничего не меняет, мы все ими были. и когда плачет взрослый, мы видим ребенка, плачущего внутри него. самое же парадоксальное, монтесинос — то, что когда взрослые пытались отвадить тебя радоваться без повода, они нисколько не сомневались, что действуют в твоих интересах. вырастая и заводя детей, люди почему–то забывают, что надо не только их учить, но и самим у них учиться. иисус сказал — будьте как дети…
наверное, сид ахмет собирался сказать что–то важное, но дон кихот его перебил.
— дети жестоки. если исходить из этого, придется признать, что завет иисуса исполняется на земле с завидным рвением.
паромщик развел руками.
— что поделаешь, сид ахмет. они действительно верили, что действуют в моих интересах, но я могу понять, почему. попробуй представить себя отрезком длинной трубы, по которой бесперебойно, днем и ночью, идет вода. ты знаешь, что этот поток был здесь всегда, и это все, что ты знаешь. рано или поздно ты задумаешься о том, что, возможно, ты существуешь благодаря этому потоку. и что если он когда–нибудь закончится, ты закончишься вместе с ним, в ту же секунду. страх смерти заставит тебя придумывать, как этого избежать. самый простой путь — создать запас воды на черный день, и чем больше будет этот запас, тем безопасней, как тебе кажется, ты будешь себя чувствовать. ты начнешь устанавливать заслоны и строить коллекторы для сбора воды. и в этом будет твоя ошибка. потому что потоком нельзя запастись. он существует только пока движется. но страх — серьезная штука, амиго. страх заставляет тебя действовать вопреки собственным интересам. особенно когда другие отрезки трубы насквозь поражены этой ржавчиной и связывают все свои надежды с мифическим добрым водопроводчиком, торгующим иллюзией безопасности. либо ты веришь в поток, либо в водопроводчика. второй путь проще. все, чего он от тебя требует — бояться.
дон кихот прищурился, вглядываясь в воображаемую точку далеко впереди.
— вы как слепой и глухой на салюте — один его не видит, другой не слышит. попробуйте задаться вопросом — почему люди вообще заводят детей. инстинкт, понятно. а еще? бессмысленность происходящего толкает их на доступные пути оправдания собственного существования. вот я завел ребенка, вот зачем я живу. предъявил его окружающим, и вроде как все понятно. дети — это живой щит, ответ на все вопросы, универсальное мерило твоей пригодности в глазах общества, заменяющего тебе, слепому, собственные глаза. а еще люди ставят на детей, как на скаковых лошадей, в надежде на то, что они вдруг окажутся менее ленивыми и трусливыми, пролезут куда–нибудь повыше и вытащат папу с мамой из того дерьма, в которое их загнали лень и страх. но в девяноста девяти случаях из ста этого не происходит, и понятно, почему. и тогда в дерьме становится не только противно, но и тесно.
сид ахмет первым нарушил тишину. может, в другой ситуации он бы не стал бы этого делать, но теперь у него была редкая возможность поговорить, упускать которую ему не хотелось.
— я потому и сказал, что начинать нужно с себя. ты, монтесинос, все правильно говоришь про иллюзию безопасности. чтобы поддерживать продажи, водопроводчик должен поддерживать страх — чем страшнее будет покупателю, тем больше он сможет продать. это как мировая эпидемия. люди не станут покупать дорогие лекарства на последние деньги, если не запугать их предварительно до полусмерти. выбор должен быть по–бандитски прост и понятен — плати или умри. кошелек или жизнь. там же ничего не изменилось по сути — то же средневековье, только высокотехнологичное. hi–tech medieval, my friends. время, безусловно, требует от водопроводчика большей изобретательности, но лишь по части совершенствования иллюзий. никакой разницы между античными богами и современными идеалами нет, изменились разве что имена. теперь это демократия, свобода слова, права человека и прочие несуществующие образы, при–званные находить низменным поступкам возвышенное оправдание. как и прежде. как и всегда. когда вера в водопроводчика ослабевает, он устраивает аварию и ждет, пока панические настроения достигнут пика. а потом эту аварию устраняет и снова становится героем. только попав в настоящую заваруху, люди понимают, что их облапошили. что если водопроводчик и может их от чего–то защитить, то только от себя самого. и платят они ему именно за это.