Достаточно времени для любви, или жизнь Лазаруса Лонга
Шрифт:
Вудро Уилсон Смит. Ему не хватает до пяти лет нескольких месяцев. Это самое пакостное дитя, которому когда-либо позволяли расти. Вынужден признать, что сей пакостник и негодник представляет собой то самое семя, из которого вырос прекраснейший цветок в истории человечества, а именно сам старичина-молодчина. Пока ему удалось плюнуть в мою шляпу, когда она предусмотрительно располагалась на вешалке вне пределов его досягаемости; я неоднократно слышал от него всякие дерзости, из которых "опять этот дурень в дерби приперся" – самая мягкая. Он пнул меня в живот, когда я попытался с ним поиграть (моя ошибка – я не хотел прикасаться к нему, но решил заставить себя избавиться от этой
Но я продолжаю играть с ним в шахматы, потому что собираюсь завязать отношения со всеми членами моей первой семьи на то короткое время, которое смогу провести среди них; кроме того, Вуди все равно будет играть в шахматы при любой возможности, а мы с дедусей – единственные шахматисты, способные играть с этим ядовитым созданием (дедуся при необходимости даст ему подзатыльник; я же не удостоен подобной привилегии). Однако если бы я не опасался последствий, то попробовал бы придушить его. Интересно, а что случилось бы потом? Неужели половина человеческой истории вовсе исчезла бы, а остаток ее стал бы неузнаваемым? Нет, парадоксы бессмысленны; уже тот факт, что я нахожусь здесь, свидетельствует о том, что в этом "здесь и сейчас" мне удалось сдержать свой праведный гнев на маленького негодяя. Ричард. Ему три года, он столь же привязчив, насколько Вуди труден, любит сидеть на моем колене и слушать истории. Самая любимая его сказка – о двух рыжеволосых близнецах по имени Лаз и Лор, летающих по небу в волшебном корабле. Общаюсь с ним с легкой печалью: Дикки погибнет весьма молодым при воздушном налете на местечко, называющееся Иводзима.
Этель. Небесная улыбка с одного конца и мокрые пеленки с другого, в разговоры не вступает.
Такова моя (наша) семья в 1917 году. Я рассчитываю пробыть в Канзас-Сити до возвращения папы – а это уже скоро, – потом собираюсь уехать отсюда; все же здесь сложновато, хоть и приятно. Надо бы заглянуть к ним, когда война окончится... но, наверное, этого я делать не стану. Слишком многих придется приветствовать.
Чтобы все прояснить, следует рассказать о кое-каких здешних обычаях.
Пока папа не вернется домой, официально я могу быть принят в доме лишь как приятель дедуси по шахматам, и только; хотя он сам – а быть может, и мама – полагают, что я сын дядюшки Неда. Почему? Потому что я "молодой холостяк", а по местным правилам замужняя женщина не может дружить с молодым холостяком, в особенности тогда, когда муж ее отсутствует в доме. Табу настолько строгое, что я не смею даже пытаться его нарушить... в отношении мамы. Она тоже не поощряет меня. Дедуся этого также не позволит. Поэтому я бываю в собственном доме только для того, чтобы повидаться с дедусей. Если я звоню по телефону, то спрашиваю, дома ли он, и так далее.
О, конечно, в дождь я имею право предложить членам семейства Смит довезти их домой из церкви. Мне разрешено общаться с детьми, только не портить их – что, по мнению мамы, определяется тратой на каждого из них более пяти центов. В прошлую субботу мне позволили вывезти в автомобиле шестерых детей на пикник. Я обучаю Брайана водить авто. Мой интерес к детям считается вполне понятным; мама и дедуся полагают, что таким образом я компенсирую прежнее одиночество и сиротство.
Единственное, чего я себе никогда не смогу позволить, так это остаться наедине с мамой. Я не могу войти в свой дом без дедуси;
Я пишу вам в своей квартире с помощью пишущей машинки; вы даже не поверите, что подобное устройство может существовать. Пора заканчивать – мне нужно еще сходить в город и в два раза уменьшить листок, а потом выгравировать его, подтравить и расплющить; потом я запечатаю его, как положено, и отправлю отложенной почтой. Обычно на это уходит целый день, поскольку мне приходится арендовать лабораторию и уничтожать все промежуточные результаты; их нельзя оставить в квартире, чтобы не попались на глаза хозяину, у которого есть свой ключ. Когда я вернусь из Южной Америки, обзаведусь собственной лабораторией и буду возить ее в автомобиле. В следующем десятилетии мощеные дороги появятся повсюду, и я рассчитываю путешествовать таким образом. Я буду по-прежнему посылать письма при первой же возможности; надеюсь, что по крайней мере одно из них через столетия доберется до вас. Как говорит Джастин: главное, чтобы письмо одолело ближайшие три века. Я буду стараться.
Я люблю вас всех, Лазарус"
DA CAPO: V
3 МАРТА 1917 ГОДА: КАЙЗЕР ДОГОВАРИВАЕТСЯ С МЕКСИКОЙ И ЯПОНИЕЙ О НАПАДЕНИИ НА США (ПОДЛИННАЯ ТЕЛЕГРАММА ЦИММЕРМАНА).
2 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: ПРЕЗИДЕНТ ВЫСТУПАЕТ В КОНГРЕССЕ С ОБЪЯВЛЕНИЕМ ВОЙНЫ.
6 АПРЕЛЯ 1917 ГОДА: АМЕРИКА ВСТУПАЕТ В ВОЙНУ – КОНГРЕСС ОБЪЯВЛЯЕТ ГОСУДАРСТВО НАХОДЯЩИМСЯ В СОСТОЯНИИ ВОЙНЫ.
Дата объявления войны с Германией взволновала Лазаруса Лонга, хотя сам факт начала военных действий ничем не мог удивить его. Он так растерялся, что даже не мог сразу сообразить, почему его "обратное зрение" оказалось более близоруким, чем предвиденье.
Объявление неограниченной подводной войны в начале 1917 года неожиданностью не было: он помнил об этом по урокам истории. Телеграмма Циммермана не встревожила его, хотя он о ней не помнил. Она как будто бы укладывалась в схему, заученную на тех же уроках. Собственных же воспоминаний о трехлетии, последовавшем за 1914 годом, когда Соединенные Штаты медленно от нейтральности склонялись к войне, Лазарус не имел, поскольку был тогда слишком мал. Вуди Смиту не было двух, когда она началась, но его страна вступила в боевые действия, когда ему вот-вот должно было стукнуть пять.
И Лазарус продолжал придерживаться той временной последовательности, которую наметил, обнаружив, что попал сюда на три года раньше срока. Схема эта работала так хорошо, что ошибку свою он осознал лишь тогда, когда война буквально обрушилась ему на голову. Он проанализировал причины ошибки и убедился в том, что грубо нарушил правила выживания: он поддался собственным страстям, не желая даже усомниться в своей временной последовательности.
Все было просто: ему не хотелось так быстро расстаться со своей вновь обретенной первой семьей – и в особенности с Морин.
Морин... Решив остаться до первого июля, как и было намечено сначала, после ночи борьбы со своей смятенной душой, ночи тревог и решимости, когда Лазарус писал письма, рвал их и снова писал, он вдруг обнаружил, что вполне может встречаться с миссис Брайан Смит и общаться с ней с дружелюбной, но формальной вежливостью; способен не выказывать излишнего интереса к ее личности, выходящего за пределы, допускаемые местными нравами. Он продолжал вести целомудренный образ жизни, радуясь тому, что имеет возможность находиться возле нее, хотя бы изредка, так, чтобы не обеспокоить подозрительного деда.