Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
Шрифт:
— Да, старший техник. Но этот клиент особенный — и я подумал, что могу потребоваться вам в разговоре с этой любопытной Варварой.
— Ну, это не проблема, я спокойно управлюсь. Да, клиент особенный — и то, что квалификационное бюро предложило мне твою кандидатуру, когда удрал твой предшественник, свидетельствует в твою пользу.
— Благодарю вас.
— Не стоит. — Доносившийся из-под шлема голос, искаженный фильтрами, казался мягким — хотя слова таковыми не были. — Это не комплимент, а констатация факта. Если твое первое дежурство оказывается неудачным — второго уже не бывает. Клиент действительно, как
— Надеюсь, что так. Но здорово нервничал.
— Мне больше по вкусу помощник нервный, чем знающий все на свете и ошибающийся. Но пора домой — на отдых. Пошли — я подвезу. А где ты переодеваешься? В средней лоджии? Я как раз еду мимо.
— О, не тревожьтесь обо мне! Но я могу поехать вместе с вами и потом отвести машину назад.
— Расслабься. Когда работа окончена, среди следующих призванию нет рангов… Разве тебя этому не учили?
Они миновали очередь на общественный транспорт, прошли мимо машины директора и направились к месту, отведенному для ведущих сотрудников.
— Да, но… мне еще не доводилось помогать кому-нибудь в вашем звании.
Старший техник усмехнулся.
— Тем больше у тебя причин следовать со мной правилу: чем выше взлетишь — тем сильнее хочется забыть об этом. А вот и свободная машина. Залезай. — Низкорослый так и поступил, но не стал садиться, пока не уселся старший техник. — Мне тоже трудно. После каждого дежурства мне кажется, что я не моложе его.
— Понимаю. Интересно, надолго ли меня хватит? Шеф! А почему ему не позволяют умереть? Он же так устал.
Ответ последовал не сразу.
— Не зови меня шефом. Мы не на работе.
— Но я не знаю вашего имени.
— В этом нет нужды. Хмм… Все совсем не так просто, как кажется: он уже четыре раза совершал самоубийство.
— Что?
— Просто он этого не помнит. Если ты считаешь, что у него плохая память — посмотрел бы на него три месяца назад. Каждое самоубийство только ускоряет нашу работу. Эта кнопка — мы подсовывали ему подделку — всякий раз только лишала его сознания, и можно было переходить к следующей стадии — спокойно вносить в его сознание новые ленты памяти. Но с этим пришлось покончить, и убрать кнопку — несколько дней назад он вспомнил, кто он.
— Но… это же нарушение правил! Каждый человек имеет право на смерть.
Старший техник прикоснулся к пульту: машина свернула к обочине и остановилась.
— Я и не утверждаю, что это соответствует правилам. Но политику определяют не дежурные.
— Когда меня принимали на работу, помнится, в присяге были такие слова: «Отдать свою жизнь, если это потребуется… и не отказывать в смерти тому, кто жаждет ее».
— А ты думаешь, что мне пришлось давать другую присягу? Директорша разгневалась настолько, что ушла в отпуск… возможно, она уйдет и в отставку, не буду гадать. Но исполняющий обязанности председателя не нашего поля ягода, присяга его не связывает и девиз над нашим входом ничего не говорит ему. У него есть собственный, и, по-моему, он гласит: «В каждом правиле есть исключения». Видишь ли, я понимаю — нам следует переговорить и лучше сделать это до следующего дежурства. Я хочу спросить — ты не намереваешься отказаться от участия в этой работе? Никаких последствий
— Нет, я хочу помочь ему. Это огромная привилегия, подобная возможность мне никогда раньше не представлялась. Но я не нахожу себе места. По-моему, с ним все-таки обходятся непорядочно. А кто более старейшего заслуживает порядочного отношения?
— Меня это тоже смущает. Меня просто потряс приказ сохранить жизнь человеку, по своей воле пытавшемуся свести счеты с жизнью. Ну хорошо — полагавшему, что пытается свести их. Увы, дорогой мой коллега, выбора у нас нет. Дело будет сделано, независимо от того, что мы чувствуем. Я знаю, что в профессиональном плане чувствую себя достаточно уверенно — если хочешь, считай это тщеславием. И полагаю, что я один из наиболее компетентных дежурных. Следовательно, если уж старейшине Семей суждено пройти через все это, мне не следует отказываться, передоверяя дело менее искусным коллегам. И дело не в деньгах — свое жалованье я перечисляю приюту для дефективных.
— Я тоже могу так поступить, а?
— Можешь, только не стоит. Я получаю куда больше тебя. Только учти — хотелось бы, чтобы твой организм выдерживал действие стимулирующих препаратов, поскольку я отвечаю за проведение всех важных процедур и рассчитываю на твою помощь.
— Стимуляторы мне не нужны, я пользуюсь самогипнозом. В случае необходимости… изредка. Следующее наше дежурство он проспит. Ммм…
— Коллега, ты должен ответить немедленно, — чтобы в случае необходимости своевременно известить квалификационное бюро.
— Нет, я остаюсь! До тех пор, пока не уйдете вы.
— Хорошо. В этом трудно было сомневаться. — Старший техник вновь потянулся к пульту. — Теперь в среднюю лоджию?
— Минутку, мне хотелось бы лучше познакомиться с вами.
— Коллега, если вы остаетесь — назнакомитесь досыта. У меня острый язык.
— Но не на работе.
— Хм.
— Вы не обиделись? За время дежурства я восхищался вами. Но не видел вашего лица. Мне хотелось бы увидеть его. Окажите мне такую честь.
— Я верю тебе. И будь любезен, поверь мне тоже. Прежде чем принять рекомендации бюро, мне пришлось изучить твои психологические характеристики. Какая обида — это приятно. Не отобедать ли нам вместе?
— Безусловно. Только я подумал… Как насчет «Семи часов блаженства»?
Последовала короткая многозначительная пауза. Наконец старший главный техник проговорил:
— Коллега, а какого ты пола?
— Разве это существенно?
— Наверное, нет. Не возражаю. Прямо сейчас?
— Если вы не против.
— Нет. Вообще-то мне хотелось отправиться к себе, посидеть, а потом на боковую. Поехали ко мне?
— А как насчет Элизиума?
— Не стоит. Блаженство должно быть в сердце. Но спасибо за приглашение.
— Я могу себе это позволить — живу не на жалованье. И могу позволить себе все, что может предложить Элизиум.
— Быть может, в следующий раз, коллега. Мое жилье в клинике вполне комфортабельно, да и ближе гораздо — там мы скинем изолирующие костюмы и переоденемся. Идем ко мне. Мне не терпится. Боже, мне давно не приходилось так веселиться.