Достоевский о Европе и славянстве
Шрифт:
Это христианское понимание тайны человеческого бытия, последнего суда о ней имеют христоликие герои Достоевского. Они исключительно проникнуты ощущением и сознанием всегреховности и всеответственности за всех и вся. Они не осудят, но любят, и если осудят, то судят судом любви и милосердия. Молитвенным смирением они покрывают грехи грешников и зло преступников. Они искренне веруют, что ответственны за грехи своих ближних.
Старец Зосима встречает каждого грешника с бескрайней любовью, он с благостью входит в его душу и делает ее своей, его грехи он ощущает как свои и в особенности сострадает сердцем тому, кто особенно грешен [333] . Прекрасный Алеша — само воплощение благости и смирения; вся его личность свидетельствует, что он не желает быть судьей людям, никак не желает никого осуждать. Даже сладострастный Федор Карамазов это чувствует и говорит Алеше в восхищении: "Ведь я чувствую, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я это не чувствовать!" [334]
333
"Братья
334
Там же, с. 23, 30.
Нежный и печальный князь Мышкин очень сильно чувствует бесконечную сложность человеческой природы и жизни вообще. Он до самозабвения страдает из-за грехов своих друзей и знакомых, но не осуждает их. Он имеет разумение для каждого и со всеми обходится смиренно; он всех считает лучше себя, он воспринимает жизнь во всей ее глубине и сложности, он чувствует ее чудесную таинственность. А поэтому сознает, что и он каким-то образом виновен во всех грехах и страданиях людских. Так, по поводу одного обстоятельства, он говорит: "Вероятнее всего, что я во всем виноват. Я еще не знаю, в чем именно, но я виноват…" [335] . Из-за этой евангельской смиренности и такого ощущения всевиновности люди ограниченные полагают Мышкина за идиота и называют его таковым. Но Достоевский всем своим романом гениально показал, что идиот не Мышкин, а те, которые его таковым считают [336] .
335
"Идиот", т. VI, с.626. — Аглая не понимает Мышкина, потому что он идеально добр и мудр, и ни капли гордости нет в нем: "Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, умнее всех!.. Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех?" (с.368)
336
Ср.: Митрополит Антоний. "Словарь к творениям Достоевского", с.104.
Христолюбивый Макар весь исполнен некоей благой смиренности. Своим тихим появлением он смиряет мятущиеся души своих ближних. Если гордость терзает сердца людей или гнев опустошает их души, он приближается к ним с такой нежностью, добротой и состраданием, что гордость их незаметно исчезает, а гнев потухает. Смягченная молитвенным расположением его душа искренне и радостно всем все прощает. Ему совершенно чужда и какая-либо гордость или самомнение, ибо он евангельское молитвенное смирение и всепрощение сделал естеством своей натуры и душой своей души. Человек не может найти настоящий смысл жизни (если его по-настоящему серьезно ищет), пока не начнет в себе самом развивать ощущение и сознание своей личной всегреховности и всеответственности. Достоевский описывает это самым блестящим художественным образом, удивительно точно показывает развитие этого бесконечно сложного психологического процесса и подвига. Примеров тому очень много, примеров, потрясающе убедительных и жизненных.
Старший брат старца Зосимы Маркел, явный атеист и богохульник, пережив внутренний кризис, проходит подвиг веры и весь душевно изменяется и преображается. Некогда наглый и гордый, он теперь с умилением и радостью смиряется даже перед прислугой, говоря: "Милые мои, дорогие, за что вы мне служите, да и стою ли я того, чтобы служить мне… ибо все должны один другому служить" [337] . "Мама, радость моя, — говорит он своей матери, — нельзя, чтобы не было господ и слуг, но пусть же я и буду слугой моих слуг, таким же, каким и они мне. Да еще скажу тебе, матушка, что всякий из нас пред всеми во всем виноват, а я более всех" [338] . Некогда высокомерный по отношению к Богу и людям, он теперь плачет, прося прощения и у птиц: "Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил… Матушка, радость моя, я ведь от веселия, а не от горя это плачу; мне ведь самому хочется пред ними виноватым быть, растолковать только тебе не могу, ибо не знаю, как их и любить. Пусть я грешен пред всеми, да зато и меня все простят, вот и рай. Разве я теперь не в раю?" [339]
337
"Братья Карамазовы", с.343.
338
Там же, с.343.
339
Там же, с.344.
Старец Зосима до монашества был офицером, и его взгляды на мир были весьма поверхностны. Но во время одной дуэли в нем совершился душевный переворот, и после этого все его существо согласилось с правдивостью слов Маркела о человеческой ответственности за все в мире. Какие-то новые, ранее не известные ему чувства, сильные и ясные, обуревают его душу, и он на личном опыте приходит к осознанию великой, неопровержимой истины: "Воистину всякий пред всеми за всех виноват, не знают только этого люди, а если бы узнали — сейчас бы в рай! Господи, воистину я, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на свете людей". Еще вчера он ударил своего слугу Афанасия, а сегодня с ужасом вопрошает: "В самом деле, чем я так стою, чтобы другой человек, такой же как я, образ и подобие Божие, мне служил?" И он идет к Афанасию, в мундире и эполетах, бросается к нему в ноги, лбом до земли, и плача говорит: "Афанасий, я вчера тебя ударил два раза по лицу, прости меня, прости меня!"
Исполненный радости и воодушевления из-за покаянного переворота, происшедшего в его душе, он весело отправляется на дуэль, на которую был вызван вчера, и говорит своему секунданту: "Видел ли ты победителя? Вот он пред тобою!" Во время дуэли, на уговоренном месте, Зосима стоит в двадцати шагах от своего противника, прямо лицом к лицу, глазом не моргнув, с любовью смотрит на него, зная, что тот будет делать дальше. Противник стреляет первый, но промахивается. Зосима кричит: "Слава Богу, не убили человека!" Затем вместо того, чтобы стрелять самому, он выбрасывает пистолет в лес, говоря: "Туда тебе и дорога", и обращается к своему противнику: "Милостивый государь, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил. Сам я хуже вас в десять крат, а пожалуй, еще того больше". Эти слова вызывают бурный протест у офицеров-секундантов: "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить!" Зосима отвечает, смеясь: "Господа мои, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чем сам виноват публично?"
После этого события Зосима подает в отставку и готовится к монастырю. "Ну, как же это возможно, — смеются ему в глаза, — чтоб я за всех виноват был, ну, разве я могу быть за вас, например, виноват?" На это Зосима отвечает: "Да где вам это и понять, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду считаем, да и от других такой же лжи требуем? Вот я раз в жизни взял да и поступил искренне, и что же, стал для всех точно юродивый" [340] .
340
Там же, с. 354–358.
"Таинственный посетитель" Зосимы спас себя от отчаяния и самоубийства благодаря тому, что взял на себя подвиг покаяниями смирения. Четырнадцать лет носил он в своей душе страшную тайну своего преступления: он убил женщину и поэтому жил, как в аду. Покаянный подвиг Зосимы придал ему силы, и он приходит к нему после долгих колебаний и страшных мук совести и исповедует свое преступление. Зосима дает ему совет, как освободиться от адских мук: "Идите и объявите людям. Все минется, одна правда останется". Он открывает Новый Завет и читает ему таинственные слова Спасителя: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин.12:24).
И "таинственный посетитель" принимает невероятное решение: казнить себя публичной исповедью. На свой день рождения, за обедом, в присутствии многочисленных гостей, он объявляет о своем преступлении, описывая его во всех подробностях. Речь же свою заканчивает словами: "Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня… Пострадать хочу". Все в панике, но никто не верит его признанию, что он убил женщину. Более того, все соглашаются с мнением врачей, что вследствие расстройства нервов он сошел с ума. А он и действительно слег после такого потрясения и внутреннего переворота, и духовного напряжения. Перед смертью он говорит Зосиме: "Бог сжалился надо мной и зовет к Себе. Знаю, что умираю, но радость чувствую и мир после стольких лет впервые. Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было. Теперь уже смею любить детей моих и лобзать их. Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои; не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в сем к детям моим. Умру, и имя мое будет для них незапятнано. А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится… долг исполнил… Господь мой поборол диавола в моем сердце" [341] .
341
Там же, с. 353–371.
Чувство искреннего смирения и всеответственности — главная отличительная черта и других героев Достоевского, которые или идут путем личного самосовершенствования, или напряженно ищут высший смысл в этой жизни и мире. Это мы видим в Мите и в Грушеньке, в Раскольникове и Соне, в Ване и Неточке, в Разумихине и в Степане Трофимовиче, в Шатове и в Версилове. Это чувство свойственно в большей или меньшей мере и другим личностям в произведениях Достоевского. И это так потому, что это чувство, без сомнения, было частью души самого Достоевского. Во всем его существе было разлито это необычайно живое и непреодолимо реальное ощущение личной всегреховности и всеответственности. Это он отразил в "Сне смешного человека". В этом произведении он описывает людей и землю в ее безгрешном состоянии, до того, как люди впали в грех и познали зло. Счастье их бесконечно и трогательно. Но эту счастливую и безгрешную землю развратил он, он сам — Достоевский! "Знаю только, что причиною греха был я, — заявляет он. — Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собою всю эту счастливую, безгрешную до меня землю". И все потонуло в сладострастии, в жестокости, в ссорах, во вражде, в тоске и страданиях. Безмерное страдание и ужасающее отчаяние стали уделом всех людей на земле и всей твари [342] .
342
"Сон смешного человека", "Дневник писателя", т. XI, с. 137–139.