Достойный жених. Книга 2
Шрифт:
– Но ведь это правда… Он в самом деле работал на этой земле…
– Что? Ты пришла поспорить со мной о том, что правда, а что нет? Мне-то известно, сколько правды в словах таких, как ты. – В его мягком голосе послышались резкие нотки. Мунши мог раздавить старуху, как букашку, – он отлично это понимал и не скрывал, что ему приятно сознавать собственное превосходство.
Старуха затряслась.
– Он ошибся. Ему не следовало так поступать. Но, муншиджи, что у нас есть, кроме этой земли? Мы умрем с голоду, если вы ее отберете. Ваши люди его избили, он усвоил урок. Простите его – и меня простите, дуреху, что родила такого нерадивого сына, умоляю вас!
– Ступай, – отрезал мунши. – Довольно с меня твоей болтовни. У тебя есть хижина. Ступай и кали зерно. Или торгуй своим иссохшим телом, мне все равно. И передай своему сыну, чтоб поискал себе другое поле.
Старуха беспомощно зарыдала.
– Вон отсюда! Или ты не только тупая, но и глухая?
– Нет у вас ничего святого, – запричитала женщина, всхлипывая и рыдая, – ничего человеческого. Когда-нибудь настанет час расплаты. Господь взвесит ваши поступки и скажет…
– Что? – Мунши вскочил и уставился в морщинистое лицо старухи с заплаканными глазами и перекошенным ртом. – Что? Что ты сказала? А я еще думал вас помиловать, но теперь-то я знаю, что должен делать. Мой долг – гнать таких людей с земли наваба-сахиба! Вы годами пользовались его добротой и щедростью! – Он обратился к техсилдару: – Гоните взашей старую ведьму. Вышвырните ее из форта и скажите своим людям, чтобы к вечеру духу ее не было в нашей деревне. Это научит ее и ее неблагодарного сына…
Он умолк на полуслове и уставился перед собой – не в наигранном страхе, а в самом настоящем, непритворном ужасе. Рот его раскрылся и захлопнулся, он часто задышал, не издавая при этом ни звука, и кончиком языка потянулся к усам.
Прямо на него шел белый от ярости Ман. Он двигался по прямой, не глядя по сторонам, точно заводной робот, и в глазах его горела жажда крови.
Техсилдар, старуха, слуга, сам мунши – никто не смел пошевелиться. Ман схватил мунши за жирную щетинистую шею и принялся трясти. Яростно, изо всей дурной силы, почти не замечая страха в его глазах. Оскаленное, ощерившееся лицо Мана вселяло ужас. Мунши сдавленно охнул и вскинул руки к шее. Техсилдар сделал шаг вперед – всего один. Внезапно Ман отпустил мунши, и тот рухнул прямо на свой столик.
Минуту никто ничего не говорил. Мунши охал и кашлял. Ман не мог поверить в содеянное.
Почему слова мунши пробудили в нем такую ярость, вызвали такую несоразмерную реакцию? Надо было просто наорать на подлеца и припугнуть его Божьей карой! Ман помотал головой. Варис и техсилдар одновременно двинулись вперед: один к Ману, второй к мунши. Старуха в ужасе разинула рот и тихо залепетала себе под нос: «Ай, Алла! Ай, Алла!»
– Сахиб! Сахиб! – прохрипел мунши, наконец обретя дар речи. – Хузур ведь понимает, что я просто пошутил… Так уж привык с этими… я же не хотел… славная женщина… ничего ей не будет… и поле останется ее сыну, кому же еще… Пусть хузур не думает… – Слезы покатились по его щекам.
– Я уезжаю, – отрезал Ман. – Найдите мне рикшу. – Он сознавал, что еще чуть-чуть – и он убил бы этого человека.
Живучий мунши вдруг подскочил и бросился в ноги Ману, принялся гладить их руками и бодать лбом. Растянувшись на полу, задыхаясь и не стыдясь подчиненных, он завыл:
– Нет-нет, хузур, умоляю, заклинаю, не губите меня! Это была шутка, просто я так выразился, пошутил неудачно, что вы, никто такое всерьез не говорит, отцом и матерью клянусь!
– Не губить вас? – ошарашенно переспросил Ман.
– У вас же завтра охота! – выдохнул мунши.
Он прекрасно сознавал, что над ним висит двойная угроза. Отец Мана – Махеш Капур. Такой неприятный случай не поможет дому Байтаров заручиться расположением министра. Вдобавок Ман дружит с Фирозом, а нрав у юноши вспыльчивый… Отец его любит и иногда даже прислушивается к нему. Страшно подумать, что будет, если наваб-сахиб (привыкший считать, что можно властвовать ласково и милосердно) узнает, как мунши угрожал несчастной старухе.
– Охота? – недоуменно переспросил Ман.
– И одежда ваша еще в стирке…
Ман с отвращением отвернулся. Он велел Варису идти с ним, вернулся в свою комнату, сгреб все вещи в сумку и покинул стены форта. Кликнули рикшу. Варис хотел проводить его на станцию, но Ман ему не позволил.
Напоследок Варис сказал:
– Я выслал навабу-сахибу немного дичи. Узнайте, пожалуйста, получил ли он ее? И передайте горячий привет этому старику, Гуляму Русулу, который здесь работал.
– Ну, выкладывай, – сказал Рашид своей четырехлетней дочери Мехер, когда они сидели на чарпое [19] во дворе дома его тестя, – что нового ты узнала, чему научилась?
19
Чарпой – традиционная плетеная скамья, нередко используется в качестве уличной кровати.
Мехер, сидевшая на коленях у папы, тут же выдала свой вариант алфавита урду:
– Алиф-бе-те-се-хе-че-дал-бари-йе!
Рашид остался недоволен.
– Очень уж сокращенная у тебя версия получилась. – Он заметил, что во время его пребывания в Брахмпуре образованием Мехер никто не занимался. – Ну же, Мехер, ты ведь умная девочка, ты способна на большее.
Хотя она действительно была умной девочкой, никакого особого интереса к алфавиту она не продемонстрировала: лишь добавила к своему списку пару-тройку букв.
Мехер была рада видеть отца, но поначалу – когда вчера вечером он вошел в дом, пробыв в отъезде несколько месяцев, – очень его стеснялась. Матери пришлось долго ее уговаривать и даже подкупить пирожным, чтобы она согласилась поприветствовать Рашида. Наконец девочка неохотно протянула:
– Адаб арз, чача-джан.
Мать очень тихо поправила ее:
– Не чача-джан, а абба-джан [20] .
Мамины слова вызвали у Мехер новый приступ застенчивости. Впрочем, Рашид быстро вернул себе расположение дочери, и теперь та вовсю болтала с папой, как будто и не расставалась с ним на долгие месяцы.
20
Чача – дядя (хинди). Абба – отец (урду).
– Что продается в вашем деревенском магазинчике? – спросил Рашид, надеясь, что Мехер проявит бoльшую подкованность в более практических вопросах.
– Сладости, соленья, мыло, масло, – ответила дочка.
Рашида удовлетворил этот ответ. Он покачал Мехер на колене, попросил поцелуй и тут же его получил.
Чуть позже из дома вышел тесть Рашида – добрый здоровяк с коротко подстриженной седой бородой. В деревне его называли Хаджи-сахибом – за то, что лет тридцать назад он совершил паломничество в Мекку.