Доверенное лицо
Шрифт:
— Все равно ваших обездоленных предавали и будут предавать.
— Тем более, единственно правильная позиция — стоять на своем. Я не идеализирую мой народ — он совершает не меньше жестокостей, чем люди по ту сторону баррикад. Наверное, если бы я верил в Бога, многое для меня было бы проще.
— Вы считаете, — спросила она, — что ваши лидеры хоть сколько-нибудь лучше тех, кому служит Л.? — Она выпила свой бренди и нервно постукивала найденной пулей по стойке.
— Нет, нисколько. Но я все же отдаю предпочтение народу, простым людям, независимо от того, куда их ведут
— Прав, не прав, главное, что бедный, — усмехнулась она.
— Что-то в этом роде. Говорят же: «Права или не права, но это моя родина». Выбор делаешь раз и навсегда, может быть и ошибочный. Только истории дано это рассудить. — Он забрал у Роз пулю и сказал: — А сейчас хорошо бы поесть. Я ведь ничего не ел со вчерашнего вечера. — Он перенес со стойки на стол блюдо с сандвичами. — Прошу вас. Я заметил — у вас привычка пить на пустой желудок. Это вредно для нервов.
— Мне не хочется есть.
— А мне хочется, — он взял сандвич с ветчиной и откусил здоровенный кусок. Она водила пальцем по краю блюда.
— Расскажите мне, — сказала она, — что вы делали до того, как все это началось.
— Я читал лекции по французской литературе средних веков. Не бог весть какое захватывающее занятие, — он улыбнулся. — Но было и кое-что интересное. Вы слышали про «Песнь о Роланде»?
— Да.
— Так вот, я обнаружил Бернскую рукопись этой «Песни».
— Мне это ни о чем не говорит, — сказала она. — Я в этом круглая дура.
— Лучшим оригиналом «Песни» считался тот, что хранится у вас в Оксфорде, хотя в нем масса пропусков и более поздних исправлений. Затем — Венецианская рукопись. В ней восполнены пропуски Оксфордской, но не все. Научная ее ценность невысока. — И с гордостью добавил: — А я нашел Бернскую.
— Вы нашли? — сказала она задумчиво, не сводя глаз с пули, которую он держал в руке. Потом посмотрела на его израненный подбородок и рубец на губе. Он сказал:
— Помните то место, где Оливье, увидев приближающихся сарацинов, уговаривает Роланда протрубить в рог и призвать на помощь войска Карла?
Шрам на его подбородке, казалось, интересовал ее больше, чем Роланд.
— А как… — начала было она, но он продолжал свое.
— Однако Роланд не протрубил, он поклялся, что сколько бы ни было врагов, они не заставят его взывать о помощи. Здоровенный, отчаянный балбес. На войне часто выбирают в герои не того, кого надо. Оливье — вот кто должен был стать героем «Песни», а его задвинули на второй план, рядом с кровожадным епископом Турпином.
Она спросила:
— Как умерла ваша жена?
Нет, он не допустит, чтобы зараза его войны отравила их встречу, и он продолжал, не останавливаясь:
— И вот, когда Роланд разбит, все его сподвижники мертвы или умирают, Роланд вдруг желает протрубить в рог. И автор «Песни» устраивает… как это по-английски… танцы на поминках. Кровь струится изо рта Роланда, на виске у него смертельная рана — а Оливье издевается над ним! Ведь он мог протрубить в рог вовремя, как советовал Оливье, и все бы остались живы, но, боясь утратить репутацию храбреца, он этого не сделал. А теперь, когда он разбит наголову и умирает,
— Разве вы это говорили? — переспросила Роз. Она, видимо, не слушала его. Он увидел, что она едва сдерживается, чтобы не расплакаться. Наверное, от жалости к самой себе, — подумал Д. Эта черта в людях, даже в молодых, не вызывала у него сочувствия.
Он продолжал:
— В том-то как раз и ценность Бернской рукописи, что она восстанавливает подлинную роль Оливье. Она делает всю историю трагической, а не просто героической. Ибо в Оксфордском варианте образ Оливье сглажен — он наносит Роланду смертельный удар случайно, когда глаза ему заливает кровь, струящаяся из ран. Такая версия, как вы понимаете, подтасована — кому-то она была нужна. В Бернском же варианте Оливье беспощаден — он расплачивается с Роландом за то, что тот сделал со своим войском, за напрасно погубленные жизни. Оливье умирает, ненавидя своего любимого Роланда — этого здоровенного, хвастливого отважного болвана, которого больше волновала личная слава, чем победа веры… Конечно, этот вариант не исполнялся в древних замках на пирах среди борзых, свирелей и кубков. Менестрели хорошо знали вкусы своих повелителей, этих Роландов в миниатюре, у которых все держалось на обмане и силе. Оценить Оливье они были неспособны.
— Я — за Оливье! — воскликнула она. Д. не без удивления посмотрел на нее, и она пояснила: — Потому что моему отцу, как вашему средневековому барону, наверняка пришелся бы по душе Роланд.
Он сказал:
— Вскоре после того, как я опубликовал Бернскую рукопись, началась война.
— А когда она кончится, что вы будете делать?
Он над этим никогда не задумывался.
— Вряд ли мне суждено увидеть конец войны.
— Вы как Оливье — прекратили бы кровопролитие, если б могли, но раз уж оно началось…
— О, я похож на Оливье не больше, чем мои несчастные соотечественники, которые сидят в окопах, — на Роланда. Или Л. на Ганелона[14].
— Кто это — Ганелон?
— Предатель из «Песни о Роланде».
Она сказала:
— А вы уверены в своих подозрениях относительно Л.? На меня он производит вполне приятное впечатление.
— Они умеют быть приятными — веками упражнялись в этом искусстве, — он допил свой бренди и сказал: — Ладно, хватит. Зачем мы говорим о делах? Вы просили меня прийти, и я пришел.
— Я хотела помочь вам. Вот и все.
— Зачем?
— После того, как они вас вчера избили, мне стало не по себе. Керри, конечно, подумал, что я перепила. Но у меня перед глазами стояло ваше лицо. Послушайте, — воскликнула она, — вам нужно знать, с кем вам предстоит иметь дело. Здесь никто никому не верит. Ни одной честной физиономии не сыщешь. Я имею в виду настоящую честность, во всем. Мой отец и окружающие его люди — они честны, ну, скажем, с официантом в ресторане и, возможно, с собственными женами.