Доверенное лицо
Шрифт:
Ему представилось на миг отвратительное сборище поэтов, музыкантов, ученых, художников — матерые подлецы в очках со стальной оправой на поросячьих глазках, обломки старой изношенной цивилизации, преподающие молодежи полезные уроки раболепия и предательства. Он вытащил револьвер секретаря посольства.
— Интересно, кого они назначат на ваше место? — Но он знал, что у них найдутся сотни таких же на выбор.
— Не играйте с оружием. Это опасно.
Д. сказал:
— Будь вы сейчас на родине, военный трибунал приговорил бы вас к расстрелу. Почему же вы думаете, что здесь сможете избежать этого?
— Вы шутите, — мистер К. силился рассмеяться.
Д.
— Вы же обещали, что если я неповинен в смерти девочки, мне гарантируется безопасность.
— Ну и что? — он поставил барабан на место.
— Я не убивал ее. Я только позвонил Мари…
— Мари? А, да, управляющая гостиницей. Продолжайте.
— Мне велел Л. Он позвонил мне из посольства и сказал: «Просто передайте ей — пусть предпримет все, что возможно».
— И вы не догадывались, что он имел в виду?
— Не совсем. Как я мог догадаться? Я лишь знал, что у нее был какой-то план… сделать так, чтобы вас выслали. Она и не помышляла доводить дело до убийства. Только, когда полиция прочла дневник, все подошло как по заказу. Там были ваши слова о том, что вы заберете ее.
— Вы и это знаете!
— Мари рассказала мне… потом. Для нее все это было прямо находкой. Она имела в виду инсценировать ограбление. К тому же девчонка, вы понимаете, была довольно наглой. Мари думала лишь припугнуть ее, но затем вышла из себя. Вы же знаете, у нее ужасный характер, она не умеет сдерживаться. Совершенно не умеет. — Он снова попытался изобразить улыбку. — Всего лишь одна девчонка, одна из тысяч. На родине они погибают ежедневно. Война! — Что-то в выражении лица Д. заставило его чересчур поспешно добавить: — Так Мари рассуждала.
— А вы что на это ответили?
— Я, конечно, был против.
— Против — до того, как это случилось?
— Да. То есть нет, я хотел сказать… после… Когда я потом увидел ее.
Д. сказал:
— Все ложь. Вы были в курсе дела от начала до конца.
— Клянусь. Я не был у окна…
— Вот в это я верю. Ваши нервы не выдержали бы. Это вы предоставили ей.
— Вот она вам и нужна.
— Я из суеверия не убиваю женщин. Но ей придется несладко, будьте уверены, когда вас найдут мертвым. Она будет теряться в догадках… Прислушиваться к звукам… Кроме того, у меня только две пули. И я не знаю, где достать еще. — Он снял предохранитель.
— Но ведь это Англия! — взвизгнул седой человечек, будто пытаясь убедить самого себя. Он вскочил на ноги и случайно сшиб с полки книгу. Она упала на диван и раскрылась на каких-то религиозных стихах со словом «Бог» с заглавной буквы. Конечно, это Англия. Все в этой комнате было Англией. И диван, и мусорная корзина для бумаг, сделанная из старых цветных литографий, и географическая карта в рамке на стене, и подушечки. Чужая обстановка тяготила Д., хотелось поскорее все кончить. Он произнес с яростью:
— Отойдите от дивана!
Мистер К., дрожа, сделал шаг. Он еще надеялся:
— Вы разрешите мне уйти?
Годы научной работы могут сделать из человека хорошего судью, но не палача.
— Почему меня, а не Л.? — умолял К.
— О, когда-нибудь я разделаюсь и с Л. Но уже совсем по другому счету.
Разница была очевидной: нельзя испытывать к музейному экспонату ту же ненависть, что к живому человеку.
Мистер К. умоляюще простер к нему выпачканные чернилами руки.
— Вы не стали бы винить меня, если б знали… Я прожил такую жизнь… Сколько книг написано о рабстве. — Он заплакал. — Вам жалко эту девчонку, а вот я… меня… — Он не мог продолжать.
—
— Быстрее!
Мистер К., спотыкаясь, попятился в ванную. Д. напрягал мозг, стараясь придумать какую-нибудь безжалостную шутку, вроде «простите, но у нас нет кладбищенской стены», но так и не нашелся — шутить можно лишь по поводу собственной смерти. Смерть других — слишком серьезное дело. Мистер К. сказал:
— Она не пережила того, что я… за пятьдесят пять лет… А я… мне осталось жить всего шесть месяцев… и никакой надежды.
Д. старался не слушать и ни в коем случае не понимать. Он шел следом за мистером К., не опуская револьвера.
— Когда остается всего полгода жизни, разве нельзя позволить себе напоследок немножко комфорта?.. — Очки сорвались с носа К. и разбились. Всхлипнув, он сказал: — И уважения. Я всегда мечтал когда-нибудь… университет. — Теперь он уже топтался в ванной, уткнувшись спиной в раковину и слепо уставясь туда, где, как ему казалось, стоял Д. — Врач так и сказал: шесть месяцев. — Он взвыл в предсмертной тоске. — Подохнуть, как старая лошадь в упряжке… рядом с этим дураком на Оксфорд-стрит… «Бона матина, бона матина». Холод собачий… Нет бы включить отопление… — Он говорил бессвязно, нес первое, что приходило в голову, подсознательно понимая, что пока говорит, он в безопасности. И все слова, рождавшиеся в его истерзанной, пропитанной злобой и горечью душонке, крутились вокруг крошечной приемной, класса-конурки, холодного радиатора и картины на стене, изображавшей «ун фамиль жентильбоно». — И вечно этот старик неслышно подкрадывается к двери на своих резиновых подошвах… Как я страдал… даже извиняться приходится на энтернационо… иначе штраф… ни одной сигареты за неделю…
С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.
— Молчать! — приказал Д.
Голова мистера К. крутанулась, как у черепахи. Подслеповатые глаза смотрели мимо Д.
— Пощадите меня, — молил К. — Хоть последние шесть месяцев… на родине… профессором…
Д. закрыл глаза и нажал на курок. Грохот и отдача ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.
Он открыл глаза — промахнулся. Безусловно, промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от седой головы мистера К. было разбито. Мистер К. стоял, мигая, с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставалась последняя пуля.
Д. сказал:
— Не двигайтесь. Ни звука. Второй раз я не промахнусь, — и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку в дверь с улицы. Если это полиция, что ему делать с одной оставшейся пулей? Снова тишина — и у двери и в квартире. Маленькая книжица лежала раскрытая на диване:
Бог в солнечном свете,
Где птицы парят невесомо.
Бог в свете свечей
Ожидает вас дома…
Дурацкий стишок отпечатался в мозгу, как на воске. Он не верил в Бога, у него не было своего дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, и снова звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее наверняка есть ключ. Скорее — полиция.