Доверие
Шрифт:
Вдруг что-то треснуло в душе. Мэриэн опустилась на краешек кресла, её огромные прекрасные глаза налились страхом. Да, кроме людей будут и бури, и от них некуда будет укрыться. Не на час, не на день, чтобы потом уйти, отдохнув среди катастроф от однообразия и бесцельности, а — на месяцы и годы!.. И… и звери, и… трудно будет достать еду… может, вообще не будет хватать еды! И нельзя будет принимать душ дважды в день, и негде облучать кожу… и от мужчин будет пахнуть потом… Она вдруг с жуткой ясностью почувствовала омерзительный, неприкрытый человеческий дух, и её передёрнуло. Она прижала ладони к щекам. Что же это?.. Как же я не… не думала?!
— …Наш любимый кэмп в Антарктиде закрыли, — сообщил вдруг Мехрдад. — Мне даже некуда будет поехать…
— Зачем? — бессмысленно спросил Бенки.
— Так… — Мехрдад запустил пальцы в бороду и стал дёргать ее из стороны в сторону. — Мы любили там бывать в первый год…
— А… — сказал Бенки. Поправил очки. — Это еще когда я не догадывался, что именно мой школьный товарищ… Да. Так почему же его закрыли? — спросил он с видом крайней заинтересованности.
— Не знаю. Там колоссальный квадрат запрещен для посещений, говорят, на скальных выходах обнаружили следы доледниковой цивилизации. С ума сойти! Теперь то ли снимают лед, то ли пробуравливаются к ложу, изучать… Знаешь, это километрах в пятистах к югу от берега, от места прорыва американских ОБ… — он дернулся. — Слушай, о какой чепухе мы говорим!
— Да, — сказал Бенки. Он, казалось, не слушал Мехрдада, но ответить впопад смог.
— Ты все еще любишь ее? — осторожно спросил Мехрдад. Бенки опять поправил очки.
— Она омерзительна мне. Понимаешь?
— Понимаю… Если б ты знал, как я это понимаю!
— Такой эгоистки я не встречал ни разу в жизни, одна она. Одна она. Ищет, страдает, мучается, летит!., а всё вокруг сочувствует этому полету и лишь поэтому заслуживает существования. Если не сочувствует — не заслуживает. Она никого не любит, кроме себя, никто ей не нужен, никто по-настоящему не заботит, напротив, все должны заботиться о ней. Чтобы она имела возможность и право сказать: какая скука. Какая тоска. Что за слизняки вокруг. И рваться, лететь дальше!..
— Все еще любишь, — печально заключил Мехрдад.
— Я не смогу больше дотронуться до нее.
Стена с легким чмоканьем пропустила Мэриэн. На маленьком яшмовом подносе женщина несла три пиалы, над ними вился невесомый дымок.
— Пейте, мальчики, насыщайтесь, да пора уже готовиться к завтрашнему, — проговорила она, ставя поднос на столик и садясь на диван, рядом с Бенки. Ее колени сверкали в свете экрана, как фарфоровые. Бенки на миг замер с неестественно выпрямленной спиной, а потом чуть отодвинулся.
— Если бы вы знали, как я волнуюсь, — сказала Мэриэн и прижала ладони тыльными сторонами к щекам. Смущенно засмеялась, покачала головой, взяла свою чашку. — Просто ужас, я так жду… Так хочется, чтобы там все было хорошо…
— Я тоже волнуюсь, — медленно проговорил Мехрдад, глядя ей в лицо. Мэриэн не глядела на Мехрдада.
— А я — нет. — Бенки опасливо потрогал горячую чашку кончиками пальцев.
— Я совсем забыла, ты же не любишь горячего! — горестно воскликнула Мэриэн. — Подожди, я блюдце принесу! — она сделала движение вскочить.
— Не надо, — Бенки взял чашку в руки. Мягкие губы его чуть задрожали и стиснулись от переносимой боли.
— Сто лет не поила тебя чаем, — задумчиво проговорила Мэриэн. — Все забыла. Придется вспоминать заново… Ты не будешь сердиться, если первое время я буду путать?
Мехрдад слегка приоткрыл рот и так сидел. Бенки поставил чашку на столик, Мэриэн тоже.
— Я, пожалуй, пойду, — сказал Бенки, ни на кого не глядя. — Завтра трудный день, а мне еще полчаса лету домой…
— А… а я с тобой, можно? — нежно и чуть смущенно спросила Мэриэн. — А то еще потеряемся завтра в суматохе, — она с детским страхом округлила губы, — что тогда?
Мехрдад с отчетливым звуком захлопнул рот. Бенки сдержанно пожал плечами:
— Пожалуйста…
Милый, скучный, глупый Бенки, думала Мэриэн. Вот ты уже и дрожишь. Все тебе всегда было не так, а на самом деле тебе очень мало было надо. Ты всегда рвался что-то переделывать, улучшать, сидел на океанском дне пять лет без отпусков, что-то там переделывал и улучшал, торчал на Трансплутоне, что-то переделывал и улучшал, и еще бог знает где сажал свои сады, про которые так любил рассказывать, думал, тебя за это станут уважать… Дурачок, ты даже этим гордился! Вот и меня решил переделать и улучшить, в соответствии со своими представлениями об идеальной женщине, и сгорел, и сейчас я хочу, чтобы это был именно ты, чтобы сам сломал себе шанс быть со мной на этой проклятой Терре. Глупый, противный, нравоучительный, правильный Бенки. Работяга Бенки. Не Мехрдад. не кто-то еще… Мехрдад, пожалуй, и догадался бы, что я задумала, и был бы рад сознательно мне помочь, но это не интересно. А ты — нет, где тебе, в твою голову и не придет, просто не придет возможность такого, как ты скажешь потом, надругательства над твоими чувствами. Твоими. Тебя же всегда интересовали только твои чувства, за остальными людьми ты признавал право только на такие чувства, какие есть у тебя, а что не похоже на твои — то уже подлость, грязь, надругательство, и как ты там говорил еще, забыла… Молодая, глупая девчонка, я и впрямь чуть не начала уважать тебя за твои сады и правильность, чуть было не позволила переделать себя. Но — не позволила. И ты погиб. Ты полюбил навсегда, потому что я осталась собой, осталась вне тебя, ты ничего не смог, ты не сумел, как на своих станциях и океанах, вытереть после меня пот со лба, удовлетворенно улыбнуться и пойти работать на новый обьект. Я стала твоим проклятием, трудолюбивый Бенки. Ты так хотел, чтобы я полетела с тобой, так вот сделай теперь, чтобы я не полетела. Ты отправляйся работать, а я останусь чувствовать — то, что хочу чувствовать я. Пусть скуку. Значит, я хочу чувствовать скуку. Значит, скучать мне не скучно. Нам полчаса до твоего дома, за это время я сотворю с тобой все, что вздумаю…
На лестнице было почти темно. Бенки спускался осторожно, нащупывая ногой каждую ступеньку, держа руку наготове, чтобы поддержать шедшую рядом женщину Смутно белело пятно ослепительно красивого лица, омерзительно красивого лица, о вида которого чертово сердце, как и годы назад, готово было падать вон из груди Может, это все-таки наступило, смятенно думал Бенки. Ведь не животное же она, ведь человек же, ей всего двадцать восемь лет… Ведь ей предстоит участвовать великом деле. Великое не может не действовать на душу. На эту, пока не настоящун душу… Я помогу ей, помогу, все, что будет в силах моих… В конце концов, для того делаются настоящие дела — чтобы люди, занятые в них, становились настоящими Чтобы становились людьми.
— Знаешь, — тихонько сказала Мэриэн и легко, летуче провела пальцами по всегда ждущей его руке. — Я часто жалела, что у нас так получилось. Ты, может, не поверишь, но так. Я жалела, сто лет жалела. Я не знаю, как обьяснить… Не то что Мехр плох или утомлял меня, но… ты из всех, кого я знаю, самый… ну, самый настоящий, понимаешь? Делающий дело, а не так… как вот Мехр, который только и знает свои эмоции…
Сердце Бенки пропустило такт.
Когда Бекки подкралась сзади, Мэлор не обернулся, делая вид, что не слышит ее осторожных, почти кошачьих шагов. Она, конечно, боялась ему помешать, так пусть думает, что не помешала. Он сидел, уставясь на просторный, рябой от звезд экран, и пытался представить, что они там сейчас делают. И что он мог быть среди них, тоже пытался представить. Бекки несколько секунд шепотом дышала над Мэлоровым плечом, а потом спросила тихонько: