Доверься мне
Шрифт:
Я не хочу бояться тяжелых мыслей. Не хочу волноваться о нем в этом смысле. Но я переживаю.
Здесь царит атмосфера заброшенности, как будто он ушел. Может быть, Джон куда-то уехал. Он не обязан сообщать мне о приходах и уходах. Но раньше я слышала музыку, так что знаю, что здесь кто-то был.
Кожу покалывает от очередной волны холодного страха.
— Джон? — зову я уже громче.
Откуда-то сверху слышу скрип, а затем голос Джона: грубый, хриплый и ошеломленный.
— Стелла?
Мне стоило проявить
— Ты в приличном виде? — выкрикиваю, будучи уже у его спальни.
Слышится еще скрип, как будто он перемещается по кровати.
— Господи. Я не голый, если ты об этом спрашиваешь. — Следует долгая пауза, а потом он добавляет: — Но могу раздеться.
От звука его голоса и знакомых шуток меня переполняет облегчение.
— Просто хотела предупредить, что поднимаюсь, — отзываюсь я и, клянусь, он бормочет: «Зануда».
И уже громче произносит:
— Тебе нет нужды предупреждать меня.
Джон подтрунивает, как и всегда, но ему не хватает обычной энергии. Дверь спальни приоткрыта, и я толкаю ее внутрь.
Здесь темно, шторы задернуты и не пропускают дневной свет. Он растянулся на большой кровати и пялится в потолок, хотя точно знает, что я здесь. Замедляя шаг, я осматриваюсь, потому что не такой ожидала увидеть комнату Джона.
Черные велюровые стены, тяжелые портьеры в тон, полированная деревянная мебель, картины маслом в золоченых рамах — я словно вышла из Нью-Йорка и попала прямо в английскую сельскую местность, только немного более современную.
— Ну, — произношу, проводя пальцем по кожаному креслу с подлокотниками цвета табака, стоящему перед черным мраморным камином, — здесь уютно.
Джон фыркает, но продолжает смотреть вверх.
— Киллиан зовет это декором старушки.
Так и есть. Но это мило, в стиле «это произошло из больших денег».
— Очень в стиле «Аббатства Даунтон». С ноткой «Семейки Аддамс».
И вот Джон смотрит на меня, наблюдает за моими движениями. На нем спортивные серые брюки и потрепанная футболка оливкового цвета. Густая щетина покрывает подбородок, но он выглядит достаточно чистым. Мы не виделись несколько дней, и мне его не хватало. Даже несмотря на этот странный, отстраненный взгляд, которым он меня окинул, я по нему скучала.
Я могла бы обманывать себя и говорить, что не осознавала, насколько сильно скучаю по нему. Однако прекрасно знаю. Мне стало не хватать этого мужчины в ту секунду, когда он покинул место рядом со мной. Я хотела умолять его остаться. Позависать со мной не из-за того, что чувствует себя обязанным позаботиться обо мне, а потому что хочет быть рядом.
— Большинство вещей принадлежали моей бабушке, — сообщает он. —
Дом моего детства загромождала потрепанная мебель из «ИКЕА» и уличные находки. В нем не чувствовалось домашнего уюта, и я никогда не пыталась воссоздать обстановку. Я бы предпочла жить в позолоченной ностальгии Джона. У меня есть небольшая фантазия, которая включает в себя булочки с чаем и Джона, играющего роль герцога-бродяги.
— Тебе это ненавистно.
Голос Джона заставляет посмотреть на него.
Выражение его лица нейтральное, как будто он просто констатирует факт и не ожидает ответа. Но он слишком молчалив и, я знаю, ждет моей оценки.
— Честно? Я хочу свернуться калачиком и читать, надеясь, что еще одна жуткая метель разразится только для того, чтобы мы смогли разжечь огонь.
В ответ Джон слабо улыбается. Совсем не то, чего я ожидала. Обычно он светится таким ярким внутренним светом, что иногда трудно смотреть ему прямо в лицо. Но теперь, когда он потускнел, я хочу, чтобы этот свет вернулся.
Я стою рядом с кроватью. Она достаточно высокая, так что мне пришлось бы подпрыгнуть вверх. Темно-серый кашемировый пододеяльник накрыт синим пледом. Не мой стиль, но роскошно и под пальцами ощущается мягко.
— Что случилось? — спрашиваю его. — Ты заболел?
Он смотрит в сторону.
— Нет. Просто устал. Подумывал вздремнуть.
Я всецело за то, чтобы хорошенько поспать, но Джон выглядит так, будто здесь уже давно. Несколько грязных мисок и стаканов загромождают ночной столик, и комната явно обжита, что прямо противоречит пустой обстановке внизу. Не знай я, что Джон имеет дело с депрессией, возможно, мало думала бы об этой сцене. Но теперь мои нервы накаляются.
— Как долго ты дремал?
Он сердито смотрит на меня.
— О чем ты? Что ты вообще здесь делаешь?
Я игнорирую обиду, потому что распознаю защитную реакцию.
— Хотела поблагодарить тебя за то, что позаботился обо мне. Но ты не отвечал на мои звонки и сообщения.
— Нет нужды благодарить. Мне это в удовольствие.
В выражении его лица нет ничего, кроме искренности, но этот ужасный, плоский, безжизненный тон остается.
— Я волновалась о тебе, — признаюсь я.
О, ему это действительно не нравится.
— Я взрослый мужчина, Стелла-Кнопка. Тебе не о чем волноваться. Я в порядке.
— Если в порядке, то почему бы тебе не подняться? Принять душ.
Уголок его рта приподнимается.
— Хочешь сказать, от меня воняет?
Вообще-то нет. Во всяком случае, с того места, где нахожусь, я не чувствую. Но меня беспокоит его апатия. Я стою у его постели, а Джон даже не пытается сесть. Просто продолжает лежать, окопавшись.
— Это заставит твою кровь забурлить, — говорю, подталкивая локтем его колено.