Довод Королей
Шрифт:
– Сигнора Миранда, может быть, я ошибаюсь... Вы чем-то озабочены.
– Озабочена, – кивнула жена маршала, – но чем, сама не знаю. На душе тревожно, а почему – не пойму.
– Сандер, когда чего-то забывает или не понимает, пытается вспоминать все задом наперед, пока не доходит до причины.
– Умница он у тебя... Что ж, попробую вспомнить. – Миранда задумалась, перебирая пальцами аметистовое ожерелье. Даро ей не мешала, думая об Александре. Он обещал приехать к Новому году, только бы его ничего не задержало. У них будет кварта или две счастья. Дни вместе с Мирандой и Рито и ночи, принадлежащие
Дариоло не представляла, как она могла жить без своего герцога, и была чуть ли не благодарна Дафне, из-за которой они бежали. Только вот жаль отца, как он там один? Это несправедливо, что их счастье выросло из чужой беды, но что тут поделаешь. Отец не стар, может быть, встретит кого-нибудь. Дариоло была влюблена и счастлива, и ей хотелось, чтобы счастлив был весь мир или хотя бы все хорошие люди. Мирийка украдкой посмотрела на Миранду, та это заметила и улыбнулась.
– Я вспомнила, с чего все началось, но будь я проклята, если понимаю, в чем дело.
– Сигнора Миранда, а что вы вспомнили?
– Утром я выглянула в окно и увидела под стенами замка каких-то собак. Они сразу же вскочили и убежали. Обычные дворняги, то ли грязно-белые, то ли очень светло-серые, небольшие, на коротких лапах. И что на меня накатило...
– Это очень плохо. Я видела такую собаку. В Мирии, на Санданге. А потом заболела Рената. Это собаки Дафны, они пришли за мной.
– Не говори глупости, – резко оборвала девушку герцогиня, – Дафна давным-давно мертва, Ренату отравили, а белых псов на свете немерено. Подумай сама: заявись они за тобой, плохо было бы тебе, а не мне. Нет, тут что-то другое.
– И все равно белые собаки не к добру.
– Может, и так, девочка, может, и так.
2886 год от В.И.
29-й день месяца Сирены.
Эр-Атэв. Эр-Иссар
Яфе-ар-Усман-ар-Амир-ар-Каркс-гар-Майхуб учтиво приветствовал седого смуглого старца.
– Да пребудут дни почтеннейшего Абуны чистыми и обильными, как воды небесной реки Гар. Брат моего отца, да станут его заботы легче голубиного пера, по приказу Величайшего из Великих на закате повел своих всадников в погоню за агорскими собаками, посмевшими нарушить указанную им от века границу. Но день примирения ночи и дня [105] – день мудрых советов, и я готов их впустить в ум и сердце. Мой слух преклоняется к твоим устам.
105
Так атэвы называют день весеннего равноденствия.
– Соловей на ветвях моего сердца воспрянул от радости, узрев сына великого Усмана. Но младший из львов рожден с булатом в руке, а не с пергаментом. Будет ли ему приятен наш разговор?
– Мудрейший, да пребудет... – красивое лицо молодого атэва отражало мучительную работу мысли, но потом Яфе махнул рукой и громко расхохотался, показав ослепительные зубы, – да пожрет меня мерзейший из саданов, если я смогу вести ишачью беседу и дальше. Конь и сабля и впрямь мне понятнее звезд и сказок, но Али просил, а я обещал. Если я не все пойму, то все запомню, а Наджеду нет веры в дядином сердце. И в моем тоже.
Придворный мудрец и астролог калифов Эр-Атэва, помнивший еще деда нынешнего владыки, неистового и жестокого Каркса, покачал головой. Принц Яфе был любимцем Эр-Иссара, но засыпающий возле гнезда черных скорпионов был в меньшей опасности, чем сын Усмана, способный укротить любого коня, но не подлость старшего брата и его змееподобной матери. Усман, пятьдесят и еще семь раз видевший, как зацветают мимозы, пока не назвал преемника, но весь Эр-Атэв уверен, что следующий калиф будет носить имя Яфе. И это хорошо, ибо повелитель повелителей должен быть львом, а не шакалом.
– Моя речь будет долгой и путаной, не соизволит ли молодой лев усладить себя чашей вина со льдом?
– Моя благодарность безмерна, мудрейший. Но я не буду сидеть, пока тот, кто старше меня, не опустится на подушки.
Абуна не стал чиниться. С Яфе всегда было просто. Веселый и порывистый, он отнюдь не был глупцом и понимал много больше, чем можно было от него ожидать. Звездочет подал гостю узорчатую чашу, предварительно отпив из нее, и, кряхтя, уселся напротив сына Усмана. В последнем трудно было заподозрить книгочея, и тем не менее из двоих принцев именно младший любил знание ради знания, хотя более всего рожденный под знаком Иноходца Яфе ценил породистых скакунов и оружие армских гор.
– Ты молчишь, мудрейший, – темные глаза Яфе сощурились, – значит ли это, что звезды предвещают беду?
– Они не обещают покоя, – это так, – вздохнул старец. – Из ничтожного яйца, если его вовремя не разбить, вырастает Болотный Лев, коего можно поразить лишь в глаза и пасть. Но не в силах ничтожного Абуны сказать сыну повелителя, где укрыта кладка.
– Но в его силах сказать, когда гады вылупятся и подрастут настолько, что станут опасны.
– Ты видишь дальше, чем я мог надеяться, Яфе, сын Усмана, – голос старого звездочета дрогнул, – гады войдут в полную силу, когда ты встретишь тридцать пятую весну, но никто не может поклясться, что ты ее встретишь.
– Но может ли кто-то поклясться в обратном?
– Нет, ибо я не устаю повторять: звезды предупреждают, но не приказывают. Четыре раза Та, Кто Приходит За Всеми, поднимет саблю над твоей головой, прежде чем твоя звезда сойдется со смертной звездой Эр-Арсий. Это все, что я могу сказать о тебе. Дважды Уводящая Всех взглянет в глаза Повелителю Повелителей и трижды его брату.
– А тот, кого шутка садана сделала первым сыном моего отца? Нужен ли он Уводящей, или она брезгует падалью?
– Если твою звезду не затмит Эр-Сия, она поднимется выше звезды Гобаб, ведущей принца Наджеда сквозь тьму и свет. Большего я не знаю.
– Расскажи мне про Смертную Звезду, мудрейший. Но сначала ответь, когда моя сабля встретит первый удар?
– Когда звезда Эр-Риш будет идти через созвездие Дракона, обгоняя Солнце. Тридцать и еще девять дней на вершине лета Повелителю Повелителей и его сыну не следует снимать кольчугу и пить из неизвестных колодцев. Если же отважный Яфе хочет услышать о Смертной Звезде, ему придется призвать на помощь деву терпения...
– Я должен знать все, – просто сказал Яфе, отодвигая пустую чашу, – ведь это связано с клятвой Льва и Волка.