Дождь-городок
Шрифт:
— Одна.
— Это плохо. Между нами говоря, много у нас еще бюрократизма в распределении молодых специалистов. Если уж посылают, так за тысячу верст. Трудно ей без вас, наверно, трудно…
*
Когда дома я перебрал в голове все, о чем мы говорили, то зашел в полный тупик. Сделать вывод, что после педсовета Троицкий объявил мне войну, несправедливо разобрал мой урок, намекнул на что-то нечистое в моем отношении к Светлане и даже косвенно предложил мне уехать, казалось слишком
За ужином хозяйка сказала, подкладывая в мою тарелку жареную картошку:
— Кушать вам нужно побольше, Николай Сергеевич.
Я так и не сумел убедить ее называть меня просто по имени.
— Почему больше?
— Похудели вы что-то…
Я подумал, что она хочет пошутить насчет моих ночных отлучек, но Евдокия Ивановна была настроена серьезно.
— Трудная у вас работа. Всё заботы да заботы…
Она говорила «важка праця» и «турботы», и мне было приятно слушать мягкие украинские слова, и я был рад, что понимаю их.
— Эти ж диты ну просто скаженны…
— И дети и родители, — вспомнил я Бандуру.
— А то нет! Чи среди старых дурней нема?
— Евдокия Ивановна, вы Бандуру знаете?
— Это что проводниками керует?
— Да, бригадир.
— А як же не знать!
— Вот я вчера у него был и поругался там.
Я коротко рассказал о своем визите.
— И за того ворюгу вы горюете, Микола Сергиевич?
— Почему ворюгу?
— Та его ж уси люди знають, шо вин жулик и спекулянт. Где дешевле купить, где дороже продасть. Плюньте вы на него.
Мне стало легче.
— Жалко, Евдокия Ивановна, что не вы у нас директор.
— Директором мне нельзя. Там треба человек ученый.
Меня разобрало искушение.
— А Троицкий здешний, Евдокия Ивановна?
— Я ще его дида помню.
— И дед был ученый?
— Дид у него поп был. По старому времени — большой человек.
— Значит, наш директор из священников?
— Попович…
— А про него что люди говорят?
— Политычна людына, кажуть.
Я рассмеялся.
— Как же это по-русски будет?
— А на российском говорят: палец в рот не клади.
— Спасибо, Евдокия Ивановна, — сказал я, отодвигая пустую тарелку…
Путь к Ступакам был из моих постоянных, освоенных маршрутов. На половине пути я встретил автобус. Он появился в дальнем конце улицы, и я сразу узнал его по трем разноцветным огонькам — красному, зеленому и фиолетовому. Это был рейсовый автобус, длинный, с зеркальными окнами, за которыми дремали в мягких креслах незнакомые, не подозревающие о моем существовании люди. Я проводил взглядом этого «летучего голландца», пришельца из иного мира, и на мгновение позавидовал его пассажирам.
Светлану я застал одну.
— Андрей кружок ведет. Наверно, вот-вот будет. Давно уже ушел.
— А сын?
— Вовка с бабушкой у тетки.
Она развела руками, будто извиняясь за то, что мне будет скучно с ней. Но я думал иначе, хотя и не знал, как повести себя. Мы никогда еще не оставались наедине. Я сел, как всегда сидел у них, поставив стул спинкой вперед и обхватив спинку руками, и произнес нарочито бодрым тоном:
— Ну как, изживаете ошибки?
Прозвучало неуместно. Вместо ответа Светлана спросила:
— Знаете, Николай Сергеевич, чем я сейчас занималась? Ни за что не догадаетесь!
Я пожал плечами:
— Откуда ж я могу догадаться!
— Губы красила.
На столе действительно стояло зеркало и трубочка с помадой.
— Разве это такое событие?
— Еще бы! Для меня… Я ведь никогда не красила. В университете считалось неприличным. Ну, а учительнице и бог не велел.
— Почему не велел? Некоторые красят.
Я подумал о Вике, всегда подкрашивающей губы.
— У нас одна Виктория Дмитриевна. Да она-то вольная птица: завтра выйдет за своего майора и — до свиданья, школа. А уж мне-то в учительшах век вековать.
Последние слова она сказала как будто шутливо, но шутки не получилось.
— Трудная эта жизнь, Николай Сергеевич. Вот и хочется иногда губы подкрасить.
Светлана взяла трубочку и, искоса поглядывая в зеркало, провела помадой по губам.
— Идет мне, а?
— Идет.
Я не врал. Усталость сразу сошла с лица Светланы.
Она тряхнула своими короткими соломенными волосами.
— Вот чем жены-то занимаются, когда мужа дома нет, — красоту наводят!
И Светлана потянулась к бумажной салфетке, чтобы стереть помаду.
— Не нужно! — попросил я. — В самом деле — так лучше.
Мне хотелось видеть ее красивой.
Но она вытерла губы.
— А если и лучше, что из этого? Для кого красоваться? Ну да ладно, о чем толковать-то без толку… Лучше скажите, вам Троицкий выступление на педсовете не вспомнил еще?
— Думаете, вспомнит?
— Обязательно… Не нравится мне здесь, Николай Сергеевич.
— А где лучше?
— Не знаю… По-моему, северяне лучше: прямодушнее, искреннее. А здесь юлят, трусят. Это Андрей меня сюда затащил. Говорил, тепло, фруктов много… Гниль тут, а не тепло: дождь да слякоть. Не то что у нас: мороз, лес настоящий, грибы, ягоды! В сто раз лучше. Уеду я отсюда, Николай Сергеевич.
— Да у вас дом почти готов.
— И дом брошу.
Я неумело попытался разубедить ее.
— Вам трудно сейчас, Светлана Васильевна, а когда трудно, всегда хочется бросить все и начать сначала, на новом месте. Но не стоит так духом падать. Ничего Троицкий с вами сделать не сможет. Улягутся постепенно страсти, и мы все вместе выпьем наливки у вас на новоселье.
Я понимал, что слова произношу слабые, но мне очень хотелось хоть немножко подбодрить, поддержать Светлану. Она видела это и спорить не стала.