Дождь идет
Шрифт:
Бедная мадемуазель Фольен, такая миниатюрная, легонькая, незаметная, что казалась чуть ли не воздушной. Да и матушка тоже производила впечатление воздушности: она не хватала предметы, она чуть прикасалась к ним. Мне иногда представляется, что такой тип женщин уже исчез.
Это разразилось в ту самую минуту, как мадемуазель Фольен, следуя за моим отцом, ступила на улицу, где ей надо было пройти всего несколько шагов. Бог ведает откуда, вдруг раздался крик:
– Смерть убийце!..
Затем молчание, словно толпа еще колебалась, словно оценила всю важность настоящей минуты.
Тогда с противоположного конца площади - возле бакалейного магазина Визера - кто-то задорным голосом выкрикнул:
– Долой полицию!..
Как при виде взвившейся в небо ракеты, поднялся гул, глухой, разнородный рокот, в котором смешались голоса, топот ног, возгласы напиравшей толпы...
В тот вечер я не задавался вопросом, почему все это началось, думаю, что не задавался им и никто на площади. Это казалось очевидным. Возбуждение росло само собой и в особых причинах не нуждалось.
Напрасно полицейские стали оттеснять толпу, в ответ раздался уже не один, а сотни свистков. Вот тут-то я обнаружил на серой крыше рынка первого зрителя.
– Входите, мадемуазель Фольен... Я так и подумала, что одной вам будет не по себе.
– Но что это с ними?
– недоумевала старая дева.
– Садитесь... Андре нам нальет по рюмочке кальвадоса.
Отовсюду, со всех прилегающих улиц, стекались люди, и площадь с невероятной быстротой заполнялась народом. Внизу слышались грохающие удары о наши ставни, голоса и непривычный звук подошв - шарканье сотен ног по мостовой.
– Как же они не подумали увести бедного малыша?..
Неожиданно я увидел Альбера в его большом белом воротнике. Забытый всеми, он неприкаянно стоял посреди комнаты, в которой всем было не до него. Он не плакал. Он не знал, куда деться.
Вдребезги разлетелось стекло. Кажется, витрина аптекаря, но я не уверен, потому что несколько секунд спустя уже десятка два витрин было разбито камнями, и тогда вызвали жандармерию.
– Что они делают? Вы-то хоть понимаете, что они делают, мосье Андре?
– убивалась мадемуазель Фольен.
– Видимо, они его ищут!
– ответил отец.
– Если б его нашли, все давно было бы кончено...
В темноте я различал только лица родителей, на которые с улицы падал отсвет. Иногда люди на тротуаре, подняв головы, долго нас разглядывали,должно быть, вид у нас был странный.
Со взрослыми были и дети. Пришли целыми семьями, словно на военный парад. Уличные мальчишки шныряли в толпе и, развлечения ради, испускали дикие вопли, еще усиливая сумятицу.
Что касается тети, то, пользуясь особой милостью, она по-прежнему парила в очищенном пространстве перед дверью лабаза в обществе высокопоставленных лиц, и я готов поклясться, что видел, как она с ними разговаривала.
– Смерть убийце!.. Кончайте уж!..
– орали одни.
– Долой шпиков!
– кричали другие.
– Смерть фараонам!..
Тогда в нашем темном убежище раздался голос - мой голос, и представляю себе, как вздрогнули родители, если сам я вздрогнул, услышав произнесенные с удивительным, нечеловеческим спокойствием слова:
– Я знаю, где он прячется!
– Ты его видишь?
– Нет... Но я знаю, где он прячется... И я поднялся с пола. Я сказал еще:
– Смотри, мама...
– и постучал по заложенной двери, - у Альбера в комнате точно такой же тайник.
Меня недослушали. С улицы Сент-Йон на площадь выехало человек двадцать конных жандармов. Толпа откачнулась, на наши ставни так надавили, что казалось, они не выдержат напора и все, падая друг на дружку, продавив стекла витрины, ввалятся в лавку.
– Ты задвинул засов, Андре?
Но вдруг какая-то мысль пронзила матушку. Она посмотрела на стоявшую на улицу тетю Валери и поискала меня глазами в темноте.
– Жером... Ей-то, по крайней мере, ты ничего не сказал?..
– Да что ты!
Но я покраснел. Я чувствовал себя виноватым. Сердце щипал мучительных страх. Нет! Я действительно ничего не сказал тете. Но все поведение мое - не было ли оно достаточно красноречивым? Когда тетя, стараясь что-то выведать, следила за мной, разве не улыбался я с видом превосходства и разве не случалось мне, помимо воли, кидать взгляд на тайник?
Что, если она догадалась? Или догадается?
– Смотрите, они занавешивают окно...
Кто-то, вероятно, сообразил, что зрелище этой комнаты только разжигает толпу, но когда окно полумесяцем заслонила черная занавеска, по толпе прокатился гул возмущения, она подалась вперед, отступила и снова подалась вперед.
Как это матушка могла забыть? Я до сих пор слышу запах налитого отцом кальвадоса, вижу неподвижных, плотно прижатых друг к другу коней у выхода из улицы Сент-Йон. Неужели рабочие перережут им поджилки?
Грохот. Это опустились механические ставни кафе Костара.
– Смерть!.. Смерть!.. Смерть!..
Это был уже не крик гнева. Как ни странно, толпа забавлялась, громко скандируя эти слова, словно самые обыкновенные.
Толпа теряла терпение. Она перестала понимать. Чувствовала какую-то жестокость в этой затянувшейся сверх меры охоте на человека. Чуяла тайну, беспомощность полиции, чье-то упущение. Она начала сердиться.
– Кончайте скорей!
– заорал тот же самый голос, уже выкрикнувший эти слова.
Стоявший на пороге лабаза комиссар полиции принялся было говорить, но его заглушили свистки и возгласы:
– Долой шпиков!..
– Долой полицию!..
– Лодыри!..
– Смерть фараонам!..
И тут все увидели... это было настолько неожиданно, что у меня лично перехватило дыхание. Какие-то фигуры показались в темном узком проходе, ведущем к квартире Рамбюров. Сперва мелькнуло что-то белое - белое пятно, напоминавшее по форме воротник Альбера. Это и в самом деле был он в сопровождении бабушки и двух агентов.