Дождь тигровых орхидей
Шрифт:
А сейчас рядом была Гера, которая ждала от него какого-то действия, поступка, она с щенячьей открытостью и преданностью – как это было не похоже на нее – смотрела ему в глаза и, словно мощным магнитом, спрятанным где-то у нее внутри, притягивала его к себе. Он едва оторвался от нее и сказал, что ему срочно надо в ванную, что он два дня «ночевал у чужих», а это, она знала, для Хорна было настоящей пыткой. В приоткрытую дверь Гера видела моющегося Мишу, покрытого хлопьями пены, слышала шум воды – сценка из их прошлой жизни, – но не могла, как раньше, позволить себе раздеться и присоединиться к нему, забраться в зеленоватую воду, чтобы понырять «на время» или поиграть «в утопленника». Все это осталось в прошлом.
Гера подошла к ванне, присела на край и спросила:
– А что Маша?
Хорн, застыв с бритвой в руке, посмотрел на Геру, словно пытаясь определить, что именно она знает о Маше.
– Я про фотографию, которую нашла здесь, на ковре. Это случайно не Маша тебя шантажировала? Чем, интересно?
Хорн облегченно вздохнул:
– Нет, это
Он не хотел сегодня ничего менять: раз уж пришла Гера, то пусть останется. Он знал себя, знал, как будет страдать утром от своей же слабости, но сейчас Гера просто сводила его с ума, он пьянел в ее присутствии и ничего не мог с собой поделать.
Утром Гера принесла ему в постель яичницу.
– Нам надо прикупить сковородку и ситечко для чая.
Это «нам» окончательно разбудило Хорна. Гера стояла около кровати в его купальном халате, торжественно держа в руках поднос, глаза ее сияли.
Будет вам и белка, будет и свисток.
Хорн сел, прикрывшись простыней, принял поднос и, не глядя на Геру, сказал:
– Знаешь, а ведь я женюсь на Маше Руфиновой.
После того как Митя узнал о предстоящей свадьбе Маши и Хорна, он уехал в Кукушкино. Всю неделю шли дожди, теплые, обильные, как женские слезы. Он запирался на втором этаже и работал. Иногда, когда ему казалось, что он в комнате не один, он начинал разговаривать с Машей. Он ругался с ней, упрекал, но потом всегда мирился и просил слегка повернуть голову, чтобы видна была родинка над губой, или просил убрать со лба прядь волос. Ему нравилась эта игра, она вдохновляла его. Когда же было написано пять ее портретов и двенадцать небольших акварелей под общим названием «Теплые дожди», Митя достал большой подрамник, натянул холст – комната была залита солнечным светом – и вдруг как живую увидел обнаженную Машу. Она полулежала на большой белой подушке, волосы рассыпались и сверкали, как расплавленное золото, а слегка загорелое тело казалось таким нежным; одна рука закинута за голову, другая слегка придерживает тонкую оборку простыни, прикрывающую бедро, ее тело, роскошное, гладкое, покоится в свободной, расслабленной позе, какая может быть только у спящей.
Предчувствие большой работы опьянило его, он понял, что созрел для того, чтобы написать обнаженную Машу, и, уже смешивая краски, словно причащался ее тела. Забыв про еду, он работал три дня, открывая дверь только отцу, который приносил молоко. А когда закончил работу, утомленный, словно все это время он был в постели с Машей, решился выйти наконец в сад, зашел на кухню, где съел все, что предложила ему Марта, и, успокоенный и немного сонный, отправился бродить по серым пасмурным переулкам дачного поселка, то и дело оглядываясь на розовое пятно руфиновской дачи. Ему казалось, что войди он сейчас в этот дом, как ему тут же навстречу выбежит Маша, она. А вот того, что будет потом, он себе уже представить не мог, потому что теперь там, в городе, жила совсем другая Маша, которая с такой легкостью предала его, что даже сама мысль о том, что они могли бы встретиться, казалась абсурдной. А иногда ему казалось, что Маши и вовсе не было, что она ему приснилась. Тот факт, что ее женихом стал Миша Хорн, лишь подтвердил известную формулу компромиссных браков богатых людей. Спрашивается, почему Гера разошлась с Хорном? Помнится, она говорила ему что-то о Вике, но Вик, скорее всего, был просто предлогом. Вряд ли Миша развелся бы с ней, будь у нее отец управляющим банка. И все же, как было бы чудесно, появись Маша здесь, сейчас, в Кукушкине! Но она не приедет, потому что Хорн возит ее по магазинам, где они покупают все к свадьбе: фату, белые перчатки, белье, духи.
Митя остановился возле дуба. Он не замечал дождя, который усилился и теперь теплой крупной дробью шумел по кронам деревьев. У Мити намокли волосы и свитер, но уходить не хотелось. Вдруг его кто-то позвал, но не по имени, а как-то непонятно, но он почему-то понял, что зовут именно его. Он повернулся, уверенный, что это Марта, которая, по своему обыкновению, принесла ему зонт или плащ – она, словно чувствуя свою вину, теперь проявляла просто патологическую заботу о нем, – но увидел приближающуюся к нему старуху в черном прорезиненном плаще с капюшоном в окружении белых коз. Старуха, поравнявшись с ним, сунула ему что-то в руку и ушла, дождь заслонил ее. Митя разжал пальцы и увидел сложенный вчетверо листок. Он развернул его и прочитал: «Буду ждать на станции каждую субботу в шесть. М.Р.». На какой станции, здесь или в городе? Наверное, в городе.
И Митя уехал в город.
Он вошел в свою квартиру, в которой не был с тех пор, как разговаривал там с Дымовым. Благодаря стараниям Марты, которая теперь время от времени ездила в город по своим театральным делам, квартира содержалась в чистоте. Было выстирано постельное белье, вычищены все пледы и одеяла, блестели вымытые полы, на узких высоких окнах появились белые кружевные занавески. Дымова не было. В холодильнике Митя нашел консервированное молоко, яйца и масло. Он обошел всю квартиру в поисках своих картин, недоумевая, зачем их-то Марта спрятала, и, не найдя ни одной своей работы, остановился в растерянности. Может, их взял Дымов? Но почему же тогда он ничего не сказал об этом? Неужели картины украли? Митя забрался на стул и достал с антресолей пачку рисунков – слава богу, эти не заметили. Он разложил их на полу и задумался. Пожалуй, это все же страсть, а не любовь. Он
– Гера у тебя?
– Нет, а в чем, собственно, дело?
– У тебя нет ключей от ее квартиры?
– Нет, а что?
– Мне надо забрать одну вещь, если ты мне не доверяешь, поедем со мной.
– Никуда я не поеду. Ты что, забыл, как избивал меня здесь?
Настроение Вика менялось, а драться на этот раз Митя не собирался.
– Значит, ты не знаешь, где Гера? Ты что, порвал с ней?
– Не твое дело.
Тут в коридор вышла девица в желтом кимоно, с ярко накрашенными губами. Она, шатаясь, обняла Вика и прохныкала:
– Ну ты скоро, что ли? Вы кто? Нечего вам здесь делать. – И вдруг она, присмотревшись, дотронулась рукой до Мити. – Митя, ты?
И Митя узнал в этой размалеванной пьяной девице Соню Сливкину, натурщицу, с которой он работал прошлой зимой. Совершенно безвольное, добрейшее существо, которое природа одарила роскошным рубенсовским телом и чудесной кожей. Соня по дурости своей недоучилась в хореографическом училище, связалась с женатым мужчиной, а после того, как он ее бросил, пошла по рукам. Она в отличие от Геры не писала Мите любовных писем, но часто приходила к нему и иногда позировала бесплатно, за бутерброд и чашку кофе.
– Митя, лапушка, прости меня. Вик, чудовище, ты почему не приглашаешь его? Знаешь, Митенька, а ведь мы не просто так гудим, у Вика выставка скоро, и даже не одна… Такое, сам понимаешь, надо отметить.
Вик грубо оттолкнул ее, обозвав дурой. Но Соня была не из обидчивых, она только пожала плечами, подмигнула Мите и скрылась за дверью, в образовавшейся оранжевой светящейся щели Митя успел увидеть танцующих в дыму людей.
Он вышел на свежий воздух, не зная, где убить время, которое тянулось так неимоверно медленно, что казалось вконец остановившимся. И лишь когда он вернулся домой и посмотрел на часы, то понял, что уже глубокая ночь и что если он сейчас уснет, то так и время пролетит быстрее. Но сна не было. Он хотел позвонить матери, но вспомнил, что она третьего дня уехала с Бобровым в Москву. Это через Лизу он узнал адрес Руфиновых, когда хотел во что бы то ни стало отыскать Машу, но квартира их охранялась, и увидеть ее не было никакой возможности. Встречаться с Хорном, чтобы посмотреть вблизи на человека, с которым собирается жить Маша, тоже не имело смысла. Он вспомнил, что забыл спросить у Вика, кому он еще давал ключи от квартиры и где его картины. От всего этого разболелась голова. Он упал на кровать и долго лежал с открытыми глазами, пока не пришла совершенно невероятная мысль позвонить Маше. Он нашел листок с адресом и телефоном и, волнуясь, набрал номер. Трубку сняли сразу, мужской голос недовольно произнес «да?», и Митя спросил Машу.
– Кто это, ты, Миша?
– Да.
– Минутку, Ма-а-ша!
Мите стало не по себе: а что, если старуха в капюшоне что-то напутала и записка вовсе не от Маши? Он услышал ее голос и сказал:
– Это я. Я не мог дождаться субботы. Приезжай ко мне прямо сейчас. – Он сказал адрес и, боясь, что Маша откажет, бросил трубку.
Однажды в полдень, когда Маша с Хорном, уставшие от утренних хлопот, вернулись наконец из утомительного похода по магазинам домой и без сил рухнули на диван, Ольга, забежавшая перекусить и посмотреть, какое постельное белье Маша выбрала и подошло ли ей платье, которое они вместе присмотрели накануне, посоветовала им отдохнуть и на пару дней съездить в Кукушкино. Она, конечно, и представить себе не могла, какое облегчение вызовет у молодых людей такое предложение. Маша хотела побывать в Кукушкине, потому что все это время думала только о Мите. Ее яростный протест против его предательства, который вылился в скоропалительное решение выйти замуж за Хорна, очень быстро сменило чувство отчаяния и непоправимости. У нее кружилась голова только при одной мысли о том, что она по-настоящему выходит замуж за Хорна, что ей придется жить с ним в одном доме, видеть и слышать его постоянно и что если она пошла на это лишь для того, чтобы наказать себя за слабость, глупость и страсть, которая, как болезнь, охватила ее, то уж Миша-то точно женится затем, чтобы сделать ее своей женщиной, женой, с которой он будет спать и которая по закону будет принадлежать ему. Образ мужа у Маши ассоциировался с насилием, возможно, это было связано с тем, что она не понимала, зачем брак между людьми регистрируется документально и прилюдно, ведь для того, чтобы жить с любимым человеком, вовсе не обязательно трубить об этом на весь свет и уж тем более записывать это на бумаге и скреплять печатью. Очевидно, брак – это такая вещь, от которой потом так просто не отделаешься, он подразумевает под собой какие-то конкретные обязательства обоих супругов, которые должны неукоснительно – какое властное, почти военное слово – выполняться! Значит, Маша просто обязана будет всякий раз отдаваться Хорну, когда и где он этого захочет, значит, он будет ее насиловать каждый день, а то и по нескольку раз в день, и никакого спасения, кроме развода, от этого нет? Милое дело – их любовные игры с Митей. Ни тебе обязательств, ничего, все держится на обоюдном притяжении и больше ни на чем. Она была даже согласна с тем, что это иногда может быть больно, но ведь это Митя, значит, и боль будет приятной.