Дожить до вчера. Рейд «попаданцев»
Шрифт:
— Нет. Могилев.
— Ну так чего думать — пусть выходят.
— Они захватили немецкий радиопеленгатор и два чемодана документов и просят вывезти их на самолете.
— Ну так вывози! Заодно все вопросы по личностям отпадут!
— А если ловушка?
— Ты, Пал Анатольевич, как та гимназистка, прости уж за нелестное сравнение! Если я правильно понял, вы их информацией активно пользуетесь, верно?
— После проверки!
— И как?
— Что — как?
— Проверка помогает?
— Ну…
— Паша, не крути мне мозги! Пользуешься
Черкесу
Необходимо выяснить, в каких странах и какими фабриками производятся складные инструментальные наборы, представляющие из себя пассатижи с вмонтированными в рукоятки инструментами: ножи, пилки, отвертки.
Сказать, что нам повезло, — практически не сказать ничего. Немцы фактически перехитрили сами себя. Это стало понятно, когда мы пересчитали трупы, оставшиеся на поле боя. Сорок два. Да если бы они, забив на стратегию и хитрые подходцы, банально навалились всей толпой, то могли бы нас повязать совсем без стрельбы! А они разделились и полегли почти все. Даже проспавшие передовой отряд дозорные отличились — Мишка с Семой, завидя едущий на грузовике основной отряд, подпустили их метров на шестьдесят, а потом врезали из двух пулеметов! Дали так, что большинство врагов даже из кузова вылезти не успели — так и лежали кучей. Впрочем, обвинять ребят, что врагов проворонили, — дело нехитрое. Важнее понять, как фрицы подобраться сумели? Да и это, по большому счету, к первоочередным задачам не относится — способов скрытно выйти к нужному месту я навскидку с пяток придумаю.
Проникших же в деревню покрошили мы с Сашей и подоспевший Несвидов. Он-то как раз отсек тех, кто прорывался к сельсовету. Чем фактически спас меня, ведь после смерти Бродяги я впал в полную прострацию. Минут двадцать, не меньше, стоял на коленях рядом с телом, пока пришедший Емеля водой не окатил.
Да и сейчас я, признаться, не в самом адекватном состоянии. Вот сижу и к пленному идти опасаюсь, поскольку есть подозрения, что не сдержусь и на второй минуте допроса убью гада на хрен! Вот и приходится сидеть на лавочке, изображая глубокие раздумья, и курить, уж не скажу какую по счету, сигарету.
Я сижу, а мужики бегают, даже Сема, получивший шальной рикошет в ляжку, только что прохромал мимо, нагруженный трофейными стволами.
«Хватит! Ты еще разревись, слюнтяй! Как же, как же… друга убили. Вставай, а то еще немного погорюешь и не заметишь, как всех остальных тоже положат!» Понятно, что уговаривать самого себя всегда легче, как-никак хорошо собеседника знаешь…
— Тащ старший лейтенант! — Вынырнув из рефлексии, я понял, что Емеля уже не в первый раз пытается привлечь мое внимание.
— Слушаю тебя, сержант, — я отбросил окурок.
— Разрешите еду у местных забрать! Собрали, что могли. Копчушечка, сало, сухари. Игнат говорит, что на пару недель нам хватит.
— Кто говорит? — Никого с таким именем я вспомнить не мог.
— Да мужик, что нам обед привозил. Помните?
— А, этот? Прическа у него, еще как у Тургенева, да? — Дядька отличался на редкость незапоминающейся внешностью, так что прическа, как на портрете классика в хрестоматии по литературе, была единственной приметой, которую я запомнил. — А как ты с ним разговаривал? — Взгляд, брошенный на меня сержантом, сказал куда больше любых слов! По крайней мере, сомнение в моем умственном здоровье я там точно прочитал. Впрочем, и исправился я быстро: — По ходу, вся деревня уже знает, так?
— Ну вся не вся, но кому надо — знают.
— Ясно. Емель, через сколько мы отсюда убраться сможем?
— Ну, ежели за жратвой не ходить, то минут через двадцать вполне. А ежели ходить, то через час.
— Не, иди! Я пока немца разговорю. Хочу, понимаешь, знать, чего нам ожидать в ближайшем времени. Сема! — Я рывком поднялся с лавки. — Сема! Еще две ходки сделаешь и в школу приходи, штабное барахло собрать поможешь.
— Понял! — донесся из-за «ублюдка» ответ.
В классе на первом этаже, где мы оставили пленного лейтенанта, все окна оказались закрыты. Не знаю, какой в этом смысл, если «пациент» все равно пристегнут к учительскому столу наручниками, но духота в помещении стояла нереальная, да еще и пованивало изрядно.
«Раны по такой жаре воспалились! — мелькнула мысль, мгновенно, впрочем, сменившаяся другой: — Да пусть хоть весь целиком сгниет, падла! Зря только морфий на него потратил…» — но мысленное ворчание было не больше, чем самонакачкой перед допросом, поскольку, не вколи я пленнику наркотик, разговаривать с ним было бы попросту не о чем.
— Итак, лейтенант, мне кажется, что настало время вам ответить на несколько вопросов!
Несмотря на крайне непрезентабельный вид, полицейский скорчил гримасу, должную, по его мнению, означать его ко мне полное презрение. Вышло абсолютно неубедительно — очевидно, мешали мелкие детали вроде синюшного следа от моего каблука на лбу, замотанных кровавыми бинтами простреленных ног и мокрой от пота формы.
— Вы, безусловно, можете молчать. — Пододвинув стул, я уселся на него верхом. — Минут пять — больше, извините, у меня времени нет. И кстати, я не буду обещать вам невыполнимого. Как вам должно быть понятно, отпустить вас при всем желании я не смогу.
— И на что же мне рассчитывать? — Особого вызова в голосе пленника не было.
— На быструю и легкую, а также безболезненную смерть. Иногда это тоже немало.
— Воды дайте, — хрипло попросил лейтенант.
Взяв с одной из парт немецкую флягу, я подошел к нему. О развязывании рук речь, понятное дело, не шла. «А мне бы ты вряд ли такую услугу оказал, хотя как знать, может, и по-другому все вышло?» Немец жадно пил тепловатую воду, пока, наконец, не мотнул головой, показывая, что напился.