Драгоценный враг
Шрифт:
АВГУСТ
— Мне очень жаль, что я втянула тебя в это, — говорит Шеридан, забираясь в мою машину.
Ее глаза покраснели, щеки опухли… но она все равно самая красивая из всех, кого я видел в своей гребаной жизни.
Я наклоняюсь через консоль и впиваюсь поцелуем в ее розовые губы.
— Я здесь, потому что я этого хочу, — говорю я. — Никто меня ни во что не втягивает.
Следующие сорок пять минут мы едем на запад, не имея никакого пункта назначения. Рука об руку. Радио играет. Окна опущены, люк открыт.
Солнце
— Может, остановимся? — Шеридан указывает на рекламный щит, утверждающий, что «всемирно известная» смотровая площадка Луна Виста находится в трех милях впереди. — Было бы неплохо подышать воздухом.
— Конечно.
Я целую ее руку и сворачиваю на следующий съезд. Указатели ведут нас через долину, заросшую деревьями, через мост длиной в милю, по извилистой дороге, где мы оказываемся на малолюдной стоянке. Другой указатель направляет нас к шаткой деревянной лестнице. К тому времени когда мы добираемся до самой смотровой площадки, небо темнеет, и звезды выходят из укрытий.
В каком-то смысле это идеальное время.
Я обнимаю ее сзади, когда жара позднего лета спадает.
— Здесь красиво, — говорит Шеридан. — Я не хочу уезжать.
Слева вдалеке мерцает маленький городок. Но справа — ничего. Может быть, темная пустота среди густых деревьев. Ни малейшего намека на свет, чтобы осветить их очертания. Как будто есть два пути, один из которых кристально чистый, а другой — огромный и таинственный. Возможно, жизнь во многом похожа на это. Мы можем идти по знакомому и узнаваемому, по верному пути… а можем прыгнуть в неизвестность и надеяться, что в конце концов оно того стоит.
— Жаль, что я не мог встретить тебя раньше, — говорю я.
Она хмыкает.
— Не думаю, что это имело бы значение. Судьба подставила нас обоих еще до того, как мы родились.
— Убеги со мной.
Слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю их обдумать, и у меня сжимает грудь почти до удушья, но мысль о том, чтобы жить этой дерьмовой жизнью без этой женщины рядом со мной, более болезненна, чем любая эмоциональная асфиксия, которую я могу себе представить.
Шеридан смотрит на меня сквозь бахрому темных ресниц, смеясь под нос.
— Еще одна из твоих безумных идей.
— Я серьезно. Мы могли бы начать все с чистого листа. Взять себе новые имена. Быть теми, кем мы хотим быть… вместе.
— Я не могу так поступить с мамой. Я не могу вот так разбить ее сердце.
— Тогда мы возьмем ее с собой.
— Она никогда не оставит Мередит Хиллз. Или моего папу. Они — ее дом. А если я когда-нибудь заставлю маму сесть с тобой в машину, у нее будет сердечный приступ, и я говорю совершенно серьезно. У нее слабое сердце. Эта штука — бомба замедленного действия, и встреча с тобой приведет ее в действие, я знаю это.
Я ничего не знаю о хрупкости или слабости, мне достаточно знать, что ее мама постоянно находится в деликатном состоянии, и то, что влияет на Шеридан, в конечном итоге влияет на меня.
— Хорошо, и каково же твое решение всего этого?
Шеридан вдыхает, снова поворачиваясь к виду.
— Если мы
Я поворачиваю Шер к себе и приподнимаю ее подбородок, пока наши рты не оказываются на одном уровне, прикасаюсь своими губами к ее.
— Ты изменила мою жизнь с той самой секунды, как вошла в нее, Розочка, — говорю я. — Это не может быть концом для нас. Теперь, когда встретил тебя, я не хочу никого другого.
— Ты увлекся, вот и все, — ее угасающий тон менее убедителен, чем ее слова, как будто Шеридан пытается убедить и себя. — Нам было весело.
— Мне было очень весело с другими женщинами… и ни с одной из них я не чувствовал ни малейшей доли того, что я чувствую, когда с тобой.
Шеридан прижимается щекой к моей груди, обхватывает меня руками и закрывает глаза. Эта теплая полнота снова наполняет мои вены, но мысль о том, что мне придется отвезти ее домой, попрощаться с ней на следующей неделе, превращает ее в невыносимую тесноту.
— Это странно, такое чувство, будто я знаю тебя всю свою жизнь, — ее голос едва слышен. — А я только недавно встретила тебя.
— Я не притворяюсь, что понимаю это.
Глядя на меня, Шеридан прикусывает губу, изучая мои глаза.
— Я не знаю, что произошло тогда между нашими семьями. То есть, я знаю, что пишут в газетах и что мне рассказывали родители. Но никто из нас не знает, что произошло на самом деле. Август, если мой отец был ответственен за то, что случилось с твоей мамой… Я никогда не прощу его. И я знаю, что это ничего не изменит. Это не вернет ее, но я серьезно. И я очень сожалею о твоей потере. У меня сердце болит от одной мысли о том, каково тебе было расти без нее.
За эти годы миллион людей выразили свои соболезнования, но ни разу это не было похоже на нечто большее, чем просто поздравительная открытка.
Когда-нибудь я расскажу ей о своем детстве.
О моем словесно оскорбляющем отце, брате-психопате, отсутствующем другом брате, и о череде нянь с кокаиновой зависимостью, которые меня воспитывали. Я расскажу ей, как мы редко ставили рождественскую елку. Как мой отец всегда ездил в отпуск без нас, потому что не мог ничем наслаждаться, если мы были рядом. Никто из нас никогда не ладил. В столетних стенах пробивали дыры больше раз, чем я могу припомнить.
Но я не хочу омрачать этот момент.
— Давай остановимся в этом отеле, — говорит Шеридан. — К черту. Я скажу маме, что останусь сегодня с Адри. Она видела, как я выбежала расстроенная. Мама знает, что я поссорилась с папой, и я уверена, что он дал ей какое-то туманное оправдание. Все будет хорошо. Давай сделаем это.
— Да?
Шеридан кивает.
— Да.
Мы едем к огням далекого города и останавливаемся у первого попавшегося отеля — какой-то трехзвездочной сети с вывеской, которая хвастается недавним ремонтом, но это не имеет значения. Я бы провел ночь на свалке, если бы это означало больше времени с ней. Шеридан пишет маме, а я снимаю для нас угловой номер на верхнем этаже, чтобы уединиться.