Драгун, на Кавказ!
Шрифт:
– Да, да, я в Стерлитамак шёл! – энергично затряс головой паренёк. – Там мой папа, мама и мой дом. Я там, в городе, живу.
– Стерлитэмээк дом, аа? – протянул понимающе башкир и потрогал одну оставшуюся на кармане изодранной куртки пуговицу-кнопку. – Бир менэ, – зацокал он языком.
– Да, пожалуйста, жалко мне, что ли, – протянул Димка с улыбкой и, вырвав её с корнем, протянул Азату.
– Ярар, ду??ай! (– Хорошо друг! – башк.) – засмеялся тот и, положив на ладонь кругляш, с интересом погладил пальцами по выпуклым буквам. – Ходи, ходи, – поманил он за собой русского и, подойдя к одной из лошадей, что-то бормоча, похлопал её по спине.
–
Но Азат всё продолжал настойчиво его подзывать к животине. Наконец он решился и попробовал на неё забраться.
Всё было тщетно! Он просто не понимал, как это вообще можно было сделать. Несколько раз свалившись с лошади и сильно ударившись, он с досадой покачал головой. Даже на стоячей и то ему невозможно было удержаться, а что же с ним будет, когда она пойдёт хотя бы шагом? Нет, лошадь – это явно не его средство передвижения!
Взиравший с большим удивлением на всё творимое перед ним безобразие, Азат что-то негромко пробормотал и вскочил в седло.
– Айда, айда, – поманил он к себе этого странного русского парня.
Через несколько минут процессия из лошади с двумя седоками, один из которых судорожно вцепился во впереди сидящего, и двух заводных, наконец-то, проследовала по дороге.
Этот путь не был лёгким для всех. Димка несколько раз умудрился сверзиться, и Азат, наверное, совершенно искренне проклинал ту минуту, когда решился помочь этому дурному русскому. Но делать было нечего, ведь он привык доводить любое дело до конца.
Конец пути наступил через пару часов. За это время Димка приобрёл несколько дополнительных синяков и отбил себе всё седалище, а его благодетель окончательно уверился, что его попутчик – ахмак, то есть дурной и совершенно бестолковый человек.
Дорога стала более наезженная и, наконец, свернула к реке. На берегу, около небольшого бревенчатого парома сидело трое мужиков, одетых словно бы в фильме про глубокую старину. На ногах у них виднелись лапти, на теле была серая и грубая одёжка в виде каких-то простейших портков и свободных, навыпуск рубах. У двоих вокруг пояса затянута простая верёвка, а у одного, как видно, старшего, ремешок из грубой кожи.
Пока Димка с кряхтеньем и стонами слазил с лошади, Азат быстро выскочил из седла и подошёл к тому паромщику, что был подпоясан ремешком. Переговорив с ним на дикой помеси башкирских и русских слов и сунув ему в руку пару серебряных монет, он повёл свою первую лошадь к сходням.
– Это кто же тебя, мил человек, так-то уделал? – сочувственно глядя на Димку, проговорил старший паромщик. – Лихие люди обидели али, может, зверь какой?
– Да я на горе был, на Шихане, – пролепетал, озираясь по сторонам, парень. – Ну вот и побился там о камни немного. А это что, Стерлитамак? – кивнул он в сторону виднеющихся на противоположном берегу построек.
– А то как же, он самый и есть, – сказал с улыбкой мужик. – Что-то не признаю я тебя никак, паря. Ты сам-то из каких же будешь, а? Городок наш небольшой, все люди в нём на виду, али, может, с деревни? Да вроде как непохож ты на деревенского, – окинул он цепким взглядом фигуру собеседника.
В голове у Димки всё перемешалось, события предыдущего дня, четыре горы, эти ряженые мужики, вместо нормальной асфальтовой дороги и машин какие-то просёлки с лошадьми. «Опять же, где этот мост через реку и дымящий трубами Стерлитамакский содовый комбинат?» – мелькнула у него мысль. Всё вокруг было не то, всё было как-то странно, и все вопросы в голове у него были пока без ответов.
Что же вообще тут такое происходит?! Что это за бред?! Такое чувство, как будто я провалился в прошлое!
– Ну так и чей же ты? – повторил свой вопрос мужик уже более строгим голосом. – Ежели вдруг беглый, так ты, паря, сразу это и скажи, нам тут с властями нелады не надобны. И покрывать мы тебя не будем. За это и сам, небось, знаешь, битьё кнутами и каторга полагаются, а у нас в избах у кажного вон семеро по лавкам сидят.
– Да заблудился я, – немного собравшись с мыслями, ответил Димка. – Головой сильно поударялся и сам теперь ничего не помню. Знаю только, что меня Димкой зовут, вот вроде и всё.
– Разума, что ли, лишился? – с сомнением покачал головой мужик. – Ну, на юродивого ты вроде как непохож, видали мы их. Хотя, ежели и правда башку о камни отбил, так всякое с того может быть. Вона, о прошлом годе Архипка в кабаке в ухо получил, так целую седмицу он потом не в себе был, как дурной ходил, всё трясся и ничего не помнил. Ну, истинно дурень дурнем. Опосля-то, он, конечно, отошел, но это уже дохтуру Порфирию Семёновичу спасибо али, может, травнице Ефросинье. Поправили они его, а то так бы и блажил, такому ведь только и стоять возле церкви, побираться. Спаси господи! – и, повернувшись к реке, на противоположном берегу которой виднелся крест церквушки, размашисто перекрестился. – А ты сам, случаем, не нехристь? – покосился он на Димку. – Али, может, из этих, которые латинянской веры, ну, из бунтарей, которых из польских земель за Урал на каторгу гонят? А ну-ка, паря, перекрестись и крест свой покажи!
Димка вздохнул и, перекрестившись, достал с шеи свой нательный крестик.
– Гляди-ка, серебряный, – уважительно пробормотал мужик. – Мы то все тут с медными ходим. Можа, ты из купеческого сословия сам али и вообще даже из господ? Я же смотрю, как-то не так, не эдак ты разговариваешь, ну не как весь обычный и простой люд. Вроде и по-нашему, и вроде как отличный у тебя говор.
– Не помню я ничего, – пожал плечами парень. – А год-то сейчас, дядя, какой?
– Оо, – протянул собеседник, – ну и точно оглашенный. Одна тысяча осемьсот второй от Рождества Христова уже. Первое июля у нас нонче. Считай, что самая макушка лета. Ладно, хватит лясы точить, пора переправляться, набрали уже вес, – кивнул он на паром. – Ступай вон по сходням, плату я с тебя за переправу брать не буду.
Азат, пока длилась эта беседа, уже успел завести на паром всех своих лошадей и теперь накрепко их привязывал к массивным боковым перилам из жердей. К берегу подошли ещё двое босых мужиков со связками ивовых корзин и охапками прутьев.
Ошарашенный Димка молча стоял на бревенчатом помосте. Паром, чуть покачиваясь, потихоньку шёл вдоль натянутого между берегов толстого каната.
«Одна тысяча восемьсот второй год, одна тысяча восемьсот второй! – тукали в мозгу слова паромщика. – Как же так?! Не может этого быть! – кричало сознание человека из двадцать первого века. – А почему бы и нет? – царапала другая мысль. – Вот тебе и разгадка всех тех странностей, что он тут наблюдал. Никаким розыгрышем это объяснить было попросту невозможно. Ладно, пусть даже люди, их костюмы, говор, но вот река, горы, вся окружающая его сейчас местность, это как?! Попробуй создать такие вот декорации! Нет, он точно попал! Всё правильно ему сказал мужик. Это действительно начало девятнадцатого века! И как же теперь ему со всем этим прикажите дальше жить?!»