Драко Малфой и Солнечный путь
Шрифт:
— Успокойся, моя радость. Я сварю Поисковое зелье, найду Снейпа, и он тебя вылечит. Вот увидишь, все будет хорошо.
Человек не может отчаиваться бесконечно, и Драко пытался найти хоть какой-то выход из кошмара, в котором оказался. Пока не понял, что лишается рассудка.
Грегори Гойлу, чтобы спуститься из спальни семикурсников, которую сейчас занимали только он и Винсент, в гостиную, надо было пройти мимо префектской комнаты. В коридоре под дверью последней снова обнаружилось это неслизеринское явление — Гарри Поттер.
— Что, Поттер, выгнали? —
Первый раз, обнаружив Поттера здесь — это было неделю тому назад, — они отделали его так, что после их работы он вполне мог составить конкуренцию этой изменнической твари на конкурсе уродов. К сожалению, на следующий день их факультет потерял столько баллов, что с первого места моментально скатился на последнее. Так что Поттера решили больше не трогать. По крайней мере, руками.
Впрочем, куда больше, чем с Поттером, Грегори хотелось разделаться с Малфоем. Винсент, правда, утверждал, что Грегори совершенно напрасно так взъелся на блондина. Что Драко не виноват, что он — жертва обстоятельств, что если он, к его собственному, кстати, несчастью, влюбился в Поттера, то это, во-первых, целиком и полностью вина Поттера, а во-вторых, достаточное наказание для Драко. И прочие сюси-пуси. Грегори же был уверен — человеческая воля может не только помочь человеку выдержать Империус и Круциатус, но и справиться с ненужным чувством. Если Драко влюбился в Поттера, значит, он позволил себе это сделать, предав таким образом не только честь Малфоев, но и дух Слизерина.
Чем плох был мальчишка Бэддок? Грегори, правда, не увлекался собственным полом, но Малькольм явно принадлежал к числу тех людей, чья сексапильность действует на всех, без различия полов и сексуальной ориентации. Но Малфою надо было порвать с ним! Вне всякого сомнения, именно Малфой был виновен в том, что случилось ночью.
Грегори поморщился — не самое приятное воспоминание. Ночью все подземелье проснулось от пронзительного девичьего визга. Не прошло и трех минут, как ученики — заспанные, в халатах и пижамах, — столпились в гостиной.
— Что случилось? Кто кричал? — раздавалось со всех сторон. Минутой спустя в гостиную ворвалась Забини — растрепанная, глаза — по галлеону каждый.
— Там Малькольм… Бэддок… — выдохнула она. Слизеринцы гурьбой вывались в коридор.
Далеко идти не пришлось — вскоре они нашли его. Мальчишка лежал на полу, в луже собственной крови.
Кошмарная картина… Горло разорвано, вокруг раны — черная кайма, лицо — тоже иссиня-черное. Грегори вспомнил, что такой эффект дает яд.
Сквозь толпу протолкнулся Малфой. Несколько секунд просто смотрел на тело, потом опустился на колени.
И вдруг завыл. Да так страшно, что сердце зашлось. Если бы Грегори не знал наверняка, какой великолепный актер Драко Малфой — непременно бы поверил, что тот убит горем.
И, кстати, рожа у Малфоя была нормальной — такой, как раньше. А сегодня вот он снова сидит в комнате и, наверное, уже рычал на Поттера из-за запертой двери.
Началось все три дня назад — ночью он очнулся в Запретном лесу весь в пятнах засохшей крови. В этот же день в Хогвартс пришло известие, что в Хогсмиде убит человек — разорвано горло, в
Позавчера ночью он проснулся у себя в комнате снова в крови. Днем Сольвейг, через дверь рассказывавшая ему последние новости, сообщила, что Хагрид нашел в лесу мертвого кентавра. Разорвано горло, яд в крови…
Вчера ночью его разбудил крик. Он едва сообразил скинуть вымазанные в крови рубашку и штаны и переодеться в чистое, прежде, чем выскочить следом за всеми прочими слизеринцами.
Там был Малькольм. Его маленький Малькольм, его сладкий мальчик, сломанной куклой раскинувшийся на холодном каменном полу. Тонкие руки разметались в стороны, хрупкая шея — сплошная кровавая рана.
Драко тихо заплакал, скорчившись на кровати. Точнее, попытался — но в дневном состоянии у него не было слез. Звери не плачут.
— Надо будет заказать шкурки бумсланга, — сказала Сольвейг, заходя в кабинет Трансфигурации. — Северус голову оторвет, когда увидит, что ничего не осталось. Грейнджер?
Гермиона стояла у окна, склонив голову, и смотрела вниз. Подойдя к ней, Сольвейг увидела перед входом в школу карету, задрапированную черным. Перед ней стояли два человека — мужчина с седыми волосами и маленькая женщина с покрытой черным шарфом головой. Сверху было видно, что она что-то прижимает к лицу, а плечи ее трясутся. Как раз в тот момент, когда Сольвейг подошла к окну, из дверей вынесли носилки, закрытые белым покрывалом. Женщина затряслась еще сильнее и прижалась головой к плечу мужчины.
— Он был их единственный сын, представляешь? — тихо произнесла Гермиона. — Ей было двадцать девять, а ему сорок, когда он родился. Поздний ребенок…
— Откуда ты знаешь? — спросила Сольвейг. Гермиона передернула плечами.
— Сведения о всех студентах школы есть в Летописи Хогвартса — она хранится в Зале Почета, старостам можно ее читать. Ты никогда туда не заглядывала?
Сольвейг покачала головой.
— Так что ты говорила про шкурку? — Гермиона отвернулась от окна. — Ты что, собралась класть в поисковое зелье шкурку бумсланга?
— Ты думаешь, что ты одна умная, что ли? — фыркнула Сольвейг. — Разумеется, нет. Просто в шкафчике с ингредиентами ее нет. Наверное, опять кто-то подворовывает.
— Я брала шкурку, но я спросила у Гарри, — сказала Гермиона. — Мне было нужно для анимагического проекта.
— И как? — спросила Сольвейг. Гермиона прошлась по комнате, засунув руки в карманы робы.
— А никак! — сказала она наконец. — Удивлена?
— Нет, — ровно ответила Сольвейг. — Никто не утверждает, что ты должна уметь все.
— Ну да, — Гермиона скривилась. — Лучшая ученица школы — это отнюдь не подразумевает экстраординарных способностей.
— Еще ты не умеешь летать, Грейнджер, — жестко сказала Сольвейг. — Потому что и полет, и анимагия — это талант. Ты не можешь научиться этому только потому, что ты умная.
— И получается, что я хуже Питера Петтигрю, — сжав зубы, бросила Гермиона.
— Вовсе нет. Просто ты не анимаг. Не из-за чего расстраиваться, Грейнджер.
— Получается, что я вообще ничего не умею! — Гермиона остановилась прямо перед Сольвейг, глядя на слизеринку снизу вверх. — У меня вообще нет никакого таланта, так?