Драко Малфой и Солнечный путь
Шрифт:
— Вовсе нет, — слегка улыбаясь, ответила Сольвейг.
— Тогда назови мне!
— Ну… ты классно целуешься… — Сольвейг приподняла бровь.
— Очень смешно! — выплюнула Гермиона и отвернулась.
— Я тебе уже говорила, — терпеливо произнесла Сольвейг. — Ты пишешь стихи. Замечательные…
— Ты не литературный критик.
— Смею надеяться, у меня есть некоторый вкус.
— У меня уже начало получаться! — в отчаянии вскричала Гермиона. — Я начала ощущать… обоняние обострилось и слух…
— Получаться начало, потому что ты использовала правильные заклинания и отлично сваренные зелья, — ответила Сольвейг. — Ты чувствовала, каким животным ты становишься?
— Нет…
— Грейнджер, сердце мое! Ты же сделала открытие и сама этого не понимаешь!
— Какое? — удивилась Гермиона.
— А такое. Существует мнение, что анимагия — это такой же подвид магии, как и трансфигурация, например. А ты доказала, что человек, не имеющий животного внутри себя, неспособен стать анимагом! Как бы умен он ни был. Заклинаний и зелий недостаточно. Петтигрю был по сути своей крысой, потому у него и получилось.
— А разве это не логично? — удивилась Гермиона. — Я всегда полагала, что это известный факт. Я думала, я способна…
— Это не известный факт. Это предположение, вокруг которого спорят. Ну, Грейнджер! — рассердилась Сольвейг. — Ты что, научных газет не читаешь?
— Каких научных газет?
— Знаешь, ты меня просто поражаешь, Грейнджер. При всем твоем уме, до сих пор считать, что магическая пресса ограничивается «Пророком» и «Ведьмополитеном»…
— Когда ты, наконец, перестанешь называть меня «Грейнджер»? — раздраженно спросила Гермиона. Сольвейг улыбнулась.
— А что, уже пора?
— Я давно зову тебя Сольвейг, — буркнула Гермиона. — А ты все еще притворяешься, что ты — Малфой…
— Ты думаешь, это прерогатива Малфоя — называть тебя Грейнджер? — насмешливо спросила Сольвейг. — Уверяю тебя, ни один из мне знакомых слизеринцев не относится к тебе настолько нежно, чтобы звать по имени. Но если ты предпочитаешь «мисс Грейнджер»…
— Сольвейг, не беси меня!
— Как скажешь… Гермиона… — Сольвейг закусила губу, поглядывая на Гермиону с нежным лукавством в глазах.
— Это было трудно? — силясь сохранить сердитое выражение лица, спросила Гермиона.
— Почти так же, как тебе — звать меня Сольвейг, — ответила слизеринка. — Я была хорошей девочкой, Гермиона, что мне полагается теперь?
— Сохранить жизнь, — буркнула Гермиона. Сольвейг рассмеялась и обняла гриффидорку за талию.
— Ты невыносимо сурова, Грейнджер…
— Ты опять…
— Я опять…
Гарри, распахнувший дверь в кабинет Трансфигурации минутой спустя, изумленно охнул и резко развернулся на сто восемьдесят градусов.
— Эээ… Гермиона… — позвал он. За спиной ойкнули, а следом за этим раздался другой
— Это месть небес за Люпина и Блэка, — сообщила Сольвейг в никуда. — Поттер, чего это тебя так развернуло-то? Мы же одеты…
Гарри осторожно повернулся.
— Извините, что помешал…
— Ничего, — отмахнулась Гермиона, поправляя прическу. — Что-то стряслось?
— Эээ… да. Драко исчез.
Гермиона оставила прическу; руки Сольвейг, заправляющие майку в джинсы, замерли.
— Как исчез? — спросила она. — Подожди, а ты где был?
— Я сидел под дверью, — ответил Гарри. — Он меня не пустил утром, и я сделал вид, что ушел, а сам остался сидеть снаружи, ждал, пока он выйдет. Он все не выходил и не выходил… а потом раздался звон, как будто разбили стекло, и я вошел в комнату…
— Минутку, — снова перебила Сольвейг. — Ты же только что сказал, что он тебя не пускал. Значит, дверь была заперта. Как ты ухитрился войти?
— О Боже, Паркер! — не выдержал Гарри. — Разумеется, я знал, как открыть дверь! Мне Драко еще в прошлом году сказал пароль и не менял его с тех пор.
— Так какого черта ты сидел под дверью? — изумленно спросила Сольвейг.
— Но он же не хотел меня видеть!
— Поттер, во имя всех существующих и несуществующих богов! — от избытка чувств Сольвейг даже пробежалась по комнате, заламывая руки. — Ты дурак и не лечишься! Ну, хорошо, — она остановился перед гриффиндорцем. — Ты вошел, и что?
— Его не было, — растеряно отозвался Гарри. — Там был жуткий беспорядок, окно открыто… не понимаю, как он до него вообще достал.
Хогвартс, Запретный лес, 4 апреля 1998 года, вечер
— Эй… э-эй… звереныш…
Зверь шарахается и в страхе вжимается в древесный ствол. Нежный смех рассыпается бисером.
— Что ты дергаешься, тварюшка моя? Я тебя погладить хочу…
Снова смех, но теперь в нем явственно звучит издевательство.
— Хоро-о-ош, хоро-о-ош… Ты сам-то себе нравишься? А не трогай чужого, братишка, не имей такой привычки…
Тонкая рука тянется к загривку зверя, и он бессильно рычит, исходя гневом и сознавая, что ничего не может сделать этому существу.
— Пошел прочь! — взмах белой руки. — Чтобы я тебя не видела! Ну, живо! Бегай, дружочек, по полям, по лесам. Ночью ты будешь приходить в себя и лежать, голый, среди деревьев. Умирать от голода, холода, страха, тоски… О, не один зверь в лесу не тронет твою ядовитую плоть. Но… как знать? На нее могут позариться люди… У них ведь нет нюха, — смех сливается с рычанием зверя. — Днем ты, конечно, найдешь их и растерзаешь. Но ночью… Я надеюсь, ты будешь вспоминать меня, богатенький, удачливый мальчик.