Дракон и сокровище

Элинор Плантагенет Маршал, принцесса Английская и графиня Пембрук, прославилась на всю страну своей необычайной красотой. Когда она освобождала свои иссиня-черные волосы от стягивавших их драгоценных диадем и обручей, они спускались до самого пояса, обрамляя шелковистыми прядями ее юное, свежее лицо изысканной продолговатой формы. Глаза Элинор — огромные, ясные, темно-голубые — цветом своим напоминали персидские сапфиры. Король называл ее своим бесценным сокровищем. Ее наряды и драгоценности, вызывали восхищение и зависть всего виндзорского двора, где приказаний и распоряжений своей прелестной госпожи дожидалась целая армия слуг и расторопных камеристок.

Как и большинство ее ровесниц, семнадцатилетняя Элинор была без памяти влюблена. Страсть, которую Элинор питала к Маршалу, казалась ей безграничной, она готова была пронести ее через всю свою жизнь. При воспоминании о мускулистом теле мужественного воина, которое она покрывала пламенными поцелуями, Элинор смущенно краснела и опускала взор. Этот человек научил ее секретам любви, он заставил ее стройное, белоснежное тело трепетать от вожделения. В его объятиях она стала женщиной…

Но злой рок оказался неумолим к влюбленным: Уильям Маршал, граф Пембрук, скончался, и смерть его тяжким бременем вины легла на хрупкие плечи Элинор. Приговор всех лекарей, подвергнувших его тело тщательнейшему осмотру, гласил, что Уильям умер от чрезмерного усердия, с каковым стремился удовлетворить пылкую страсть, сжигавшую плоть его юной жены. Этот единодушный вердикт потряс всех. Весть о том, что могучий Уильям Маршал погиб от истощения по вине своей красавицы жены, со скоростью лесного пожара облетела сперва двор, затем придворные круги, а вскоре и всю страну.

Память Элинор снова и снова возвращалась к счастливейшим дням и ночам, проведенным с Маршалом. Она вспоминала, как волна сладкой истомы окатывала все ее тело, стоило ей оказаться в объятиях Уильяма, как из груди ее вырвался стон, когда муж начал ласкать соски ее грудей сперва пальцами, а затем своими нежными, полными губами. Когда он раздвинул мягкие, влажные складки у преддверия ее лона и погрузил в него свой восставший член, ей казалось, что она не переживет столь острого, пьянящего наслаждения. Она так томительно, так бесконечно долго ждала этого мгновения! Но смерть постигла не ее, а его, сильного, властного, непобедимого Уильяма. Лишившись мужа, Элинор дала обет целомудрия и вечного вдовства, но это не избавило ее ни от угрызений совести, ни от страданий и тоски, во власти которых отныне пребывала ее смятенная душа.

Графиня Пембрук почти перестала появляться при дворе. Она ни с кем не вступала в разговоры, кроме немногих слуг и камеристок. Казалось, что после смерти мужа она впала в своего рода транс, из которого ее не смогло бы вывести ничто на свете.

Взяв в руки книгу, Элинор неспешно направилась к своему собственному маленькому садику, огороженному каменной стеной. Она отперла дверцу и опустила кованый железный ключ в карман. Здесь никто не мог потревожить ее, нарушив ход ее мрачных, безрадостных размышлений. «Я никогда не привыкну к этой непомерной тяжести, что давит мне грудь и не дает свободно дышать, — устало подумала она. — И слезы мои никогда не иссякнут!» Вздохнув, она печально возразила себе: «Но ведь прошел всего только год! Может быть, еще через несколько лет я смогу перестать денно и нощно оплакивать его!»

Мать-настоятельница уговаривала ее принять постриг, но Элинор не торопилась совершить этот бесповоротный шаг. «У меня впереди целая жизнь, — говорила она себе, — и я не должна вершить свою судьбу в порыве горя и отчаяния. Мне некуда торопиться». Она рассеянно дотронулась рукой до шнуров своего пояса, на каждом из которых монахини научили ее завязывать по три узла. Узлы на правом шнуре символизировали Святую Троицу:

Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, на левом же — монашеские обеты целомудрия, послушания и нестяжания.

«Первый из них меня нисколько не смущает, — размышляла Элинор, — а послушанию я могла бы со временем научиться, но не думаю, что способна с чистым сердцем следовать принятому на себя обету бедности. Я так люблю дорогие одежды и украшения! И, если быть до конца честной с самой собой, я за все эти годы ни на йоту не изменилась. В душе я осталась все тем же своевольным, диким и необузданным созданием, каким была с самого детства. Я научилась лишь скрывать свои чувства под личиной напускного смирения и лицемерной учтивости».

В свое время Уильям пожертвовал значительную сумму денег и земельные угодья монастырю Св. Девы близ Виндзора. Прежде чем принять решение о пострижении в монахини, Элинор должна была переночевать в одной из келий обители, чтобы в тиши монастырских стен ее решение посвятить себя служению Богу окончательно укрепилось, чтобы сомнения в правильности избранного пути покинули ее душу. Теперь она была почти уверена, что согласна пожертвовать своей свободой, которая, как и все в этой грешной земной жизни, лишь тяготила ее.

Вечером она призвала на помощь всю свою волю и выдержку, чтобы присутствовать на седьмой, и последней за день, службе. Если она все же решит принять постриг, как ей удастся принудить себя посещать по семь богослужений ежедневно? В который уже раз Элинор задала себе вопрос, почему ей так хочется вступить под сень обители, откуда нет возврата. И ответом на него послужило все то же слово, преследовавшее ее неотступно на протяжении всех страшных, тяжелых, тревожных дней после смерти Уильяма: вина! Мать-настоятельница уверила Элинор, что тяжкое бремя вины спадет с ее души, если она посвятит себя Богу. Элинор верила и не верила ей: молодой женщине казалось, что снять с нее эту тяжкую кару способна одна лишь милосердная смерть.

Она поднялась с постели и, протянув руку к ночному столику, сжала в ладони рукоятку кинжала, украшенную драгоценными камнями. Она невидящим взором смотрела вниз из окна высокой башни Короля Джона, проводя пальцем по острому лезвию кинжала. «Сделай это! Смелее! Не медли!» — шептал ей внутренний голос. Ах, она решилась бы вонзить этот острый клинок в свою грудь, если бы могла быть уверена, что там, за порогом смерти, встретит Уильяма. Но тут другой голос, противореча первому, произнес где-то в самых потаенных глубинах ее души: «Он ускользнул от тебя… он никогда не любил тебя… оставь его душу покоиться с миром!»

— Неправда! Это ложь! — громко вскрикнула Элинор и шепотом добавила: — Я не хочу жить! Я должна положить конец этим мучениям, терпеть которые у меня нет больше сил!

Тут она вспомнила о том, что души самоубийц осуждены на вечное пребывание в аду. «Так есть ли смысл менять одну преисподнюю на другую? — мрачно подумала она. — Да и вообще есть ли смысл хоть в чем-нибудь из того, чем вечно заняты люди, в их жизни, в их делах и помыслах, в их смерти?»

Она тихо спустилась в часовню, где целый час провела, стоя на коленях, в молитвах о даровании ей прощения за грешные мысли, потом заставила себя вернуться в спальню, задула свечу и легла в постель. Утром Элинор натянула на голову одеяло и повернулась к стене. Она решила поспать еще немного, чтобы хоть на полчаса или час снова уйти от окружавшей ее безрадостной реальности.