Дракон из Перкалаба
Шрифт:
Да, но в ночь после встречи с тем карательным отрядом во главе с лисьей папахой Владке приснился странный сон. Во-первых, привиделось, что она бродит по старинному заброшенному кладбищу и читает надписи на могилах. И вдруг увидела надгробье с надписью «Владилена Павлинская. Умерла в 1997 году, родилась в 2006».
Мысли о загадке такого странного сна, — а Владка в сны верила, — так измотали ее, так утомили, что она бросила все и рванула к Василине. Владка частенько сбегала от своей памяти, от одиночества, от себя самой — в горы, под печальные глаза и теплое покровительство мольфарки Василины. Той самой Василины.
О том, как и почему они встретились, нужен отдельный рассказ. Все сложилось, как и было на судьбе написано, — все сложилось не случайно.
Однажды, искренно любуясь Владкиной красотой, Василина, мольфарка и знахарка, видевшая человека насквозь, знавшая о нас всех больше, чем мы сами о себе понимали, назвала ее, нашу Владку, ружей. Альпийской Ружей. То есть Альпийской Розой. Самым красивым, самым нежным цветком в Карпатах.
Глава шестая
Доктор Витенька и другие
Ей очень не везло с мужчинами, Владке, красавице, принцессе, Альпийской Руже, как будто в изгнании живущей. Мы с ее сестрами удивлялись, почему она, такая красивая, такая особенная, находила в своей внешности какие-то не видимые никому изъяны и постоянно в себе сомневалась, а какой-нибудь толстый, корявый, пузатый, низкого роста хам был абсолютно уверен в своей неотразимости и не стеснялся делать ей сомнительные предложения, почесываясь и пританцовывая на месте.
Или вот, к примеру, один кавалер. Везде, всегда, на улице или в помещении, в любое время года — в шляпе типа «стетсон» или вроде того. Кажется, он в ней и спит. Мужчина-загадка: что у него под шляпой, спрашивала я. Что? Блохи? Залысины? Запасная голова?
–Рога?! — кто-то из подруг помогал размышлять. — Деньги? Золото-брильянты с собой носит?
Он всем хвастался, что купил эту шляпу в Кракове, в специальном магазине. А его друг признался, что они вдвоем эту шляпу у местного ксендза выпросили. А сейчас я думаю, встречая этого типа в том же видавшем виды «стетсоне» или в его подобии, скорее не выпросили, а, наоборот, — стащили.
Так вот он, в этой своей вечной залоснившейся, пожившей жизнь шляпе, тоже за Владкой волочился, и удивлялся, и злился, почему его, неотразимого такого и оригинального в его шляпе, послали.
На такое Владка всегда пожимала плечами: ну что ж, каждый имеет право на мечту. И потом, есть же спортивный интерес: а вдруг получится?
Однако постепенно зрело в ней убеждение, что достойные мужчины бывают только в кино. И то лишь потому, что их придумали женщины. А реальные, непридуманные мужчины — сплошное разочарование. Ну вот, к примеру, ее муж Витенька. Верней, бывший муж доктор Витенька.
И ведь такой яркий — высокий, видный, бард, любитель туризма и здорового образа жизни. Чуть полноватый, очень обаятельный и улыбчивый — от таких как раз меньше всего ждешь гадостей. И когда вдруг тот совершает подлость, тут уже спасайся. Уговорил Витенька ее ехать с ним по распределению в Казахстан, называя декабристкой. Потому что, во-первых, в районную больницу небольшого городка его как раз и направили в декабре. А во-вторых, городок этот был в северной казахстанской степи. Практически в Сибири. И поехали они туда, как в ссылку. Ну и, конечно, Витенька чувствовал себя героем — конечно. А Владке все равно было куда ехать, лишь бы с Витенькой, а Владке всего 19 лет. Она ведь как к собственной свадьбе готовилась? Встала утром, умылась, причесалась, приколола маленькую фату и пошла. И до сих пор говорят в том самом дворце бракосочетаний, что краше невесты не было. И про нее вообще подумали сначала, что она школьница. Но там, в Казахстане, в провинциальном городке, где Владка, казалось бы, моментально обросла друзьями, быстро приспособилась и к климату, и к местному ритму жизни, все пошло не так. Совсем не так. Стали они вдвоем жить-поживать, и взрослеть, и развиваться. Но в разных направлениях. Владка продолжала учиться — рисовать в разных техниках, лепить, работать по коже, мастерить и шить. А доктор Витенька, полагая, что обучение его с получением диплома окончилось, не притрагивался к книгам, перестал интересоваться окружающим миром, природой, неведомыми тропами и прочими радостями туриста и дома сразу норовил принять только горизонтальное положение. Доходило до смешного: даже если он забегал ненадолго, например, пообедать или просто поговорить о чем-то семейном, он не садился, а тут же ложился, аккуратно лежал, смирно, чтобы не помять костюм. И еще оказалось, что у доктора Витеньки детей быть не могло. И он знал об этом — доктор же. Но Владке не сказал. Промолчал. Владка ждала-ждала, бегала по врачам, проверялась, и потом все-таки у него спросила. Соврамши Витенька оказался, да. А дальше врать у доктора Витеньки вошло в привычку, пошло как закон. И по крупным событиям, и по мелочам. Даже если он шел с работы своей по левой стороне улицы, то, скроив глубокомысленное выражение на лице, говорил, что шел по правой. Это в тех случаях, если дневной план по вранью не был выполнен и чего-то не хватало.
Спустя некоторое время, ощущая рядом с ней, умной, красивой, уверенной и спокойной, свою неполноценность, доктор Витенька стал выпивать и отчаянно загулял с веселыми медсестрами. И, конечно, случилось то, что должно было случиться.
Владка редко писала письма — и только по серьезным поводам. Мне казалось, что она пишет лишь для того, чтобы объяснить свое недоумение, непонимание, ощущение, свою боль и потрясение, потому что так ей легче все понять самой. И сверить — правильно ли она принимает решение.
(Из Владкиного письма)
Главное — я спала утром столько, сколько хотела. Высыпалась за все свои неполные двадцать лет. Наконец-то. Была счастлива. Ну правда. Несмотря на то, что в этом казахстанском городке было грязно и противно, что неместных, приезжих, как Витенька часто любил повторять, нас, декабристов, недолюбливали. Хорошо, я осознавала, что именно сейчас счастлива. Вот. Спала до одиннадцати. Котик мой Семен тоже «давил» диван по двадцать часов в сутки. Он только шевелился где-то у моих ног, мол, пора позавтракать. А я ему: «Семен! Еще спим». И он башку бах! — и спим дальше.
А потом уже вставала, делала все дела и к часу бежала на работу. Вообще интересный городок, интересные люди… Слушай, а ты сайгаков видела? Очень смешные. Значит, у них такой огромной хобот — лицо, представляешь? Просто не лицо, а нос. Ходячий нос на тоненьких ножках. Чистый Гоголь Николай, умора! И уже на этом носу и глаза, и зубы, ну и все, что полагается. Очень смешные, высокомерные эти сайгаки, ходят величавые — куда верблюду. А если испугаются, несутся оголтело и бегут иноходью, как игрушечные. Видела когда-нибудь? Это когда передняя правая и задняя правая ноги сайгачьи одновременно ступают. И левые ноги — аналогично. И еще, если им надо рассмотреть что-то, они не голову задирают, а подпрыгивают на месте, а что там впереди.
Да, здорово здесь.
Такая история случилась сегодня. Ну, мы с котом Семеном встали, помыли окошко. Выпили кофе. Потом я стала искать бумагу какую-нибудь, ну, знаешь, для палитры. И нашла стопочку листков. Убористый такой крепкий почерк моего Витеньки-декабриста. Думаю, о, Витька кроме своих туристских песенок стал прозу писать — ну-ка, ну-ка. Проза эта была обо мне. Нормально, а?
Словом, так, я сейчас вещи собираю — уезжаю от него. Домой. Зайди к моей маме — подготовь.
Эти листки были странным письмом никому и в никуда, письмом, где доктор Витенька тщательно, изощренно придумывал ей, Владке, несуществующие грехи и, видимо увлекшись, комментировал, на его взгляд, странные ее искренние высказывания, ее вкусы, ее одежду, даже ее белье, критиковал ее фигуру, ее внешность и уж как-то слишком подробно клял и бранил ее почем зря. Владка не верила и холодела, когда читала эти Витенькины записи. Невыносимо было их читать, но и не читать уже было нельзя. Владка вспоминала, как она кидалась ему на шею, когда он приходил с работы, как нетерпеливо ждала, как искала, названивая по всем номерам телефонов, когда он задерживался (а задерживался он частенько, и не было у него привычки предупреждать ее), как замирала от ужаса и решала, что жизнь кончена, если его не было долго и она думала, что с ним что-то случилось. Как не могла уснуть, пока он не вернется, а если его не было три дня, то три дня не могла спать, и как замирало сердце от радости, когда он приходил наконец и слышны были его шаги в подъезде. А он, поужинав, закрывался в комнате и писал, что Владка лицемерна и хитра, и ужасно транжирит его деньги, и носит уж слишком короткие юбки, и шлюха, шлюха, шлюха — страстными, вразлет, буквами, вдохновенно, прикусив кончик языка, подпрыгивая на стуле и азартно почесываясь, строчил хмельной доктор, бездарный угрюмый пьяница Витенька. Владка в это время, уже окончив художественное училище, готовилась поступать в академию и подрабатывала, где только могла — благо руки у нее были золотые, — она шила платья подругам, вязала свитера и рисовала-рисовала на экспорт картинки из обыденной жизни. Как раз в то время из Казахстана в Германию стали выезжать этнические немцы и увозить с собой Владкины незамысловатые, но очень милые картинки. А доктор Витенька в это время выпивал с приятелями, мотался с компаниями на охоту, встречался с простенькими девушками, которые, раскрыв рот, со слезами умиления на глазах готовы были слушать и слушать, мягко говоря, не очень зрелые Витенькины размышления о жизни или его пение под аккомпанемент гитары одних и тех же старых, петых-перепетых бардовских песен про лесное солнышко и лыжи у печки.