Дракон из Перкалаба
Шрифт:
Экстрасенсы, ясновидящие… Я так понимаю, многие объявляют себя экстрасенсами, чтобы не скучно было жить. Чтобы почувствовать себя значительным и заполнить в себе какие-то пустые ниши, не заполненные образованием, воспитанием, интересами и увлечениями, ну и что там еще — любовью, страстью, серьезной работой. Чтобы обратить на себя внимание других людей. А уж потом входят во вкус и этим делом начинают зарабатывать.
Как правило, их лупит молнией. Ба-бах! — и сразу открываются все три глаза, начинают видеть прошлое и будущее, а также догадываться, кто чем утром завтракал. И не важно, что, скажем, в тот знаменательный день, когда его, значит, по темечку шарахнуло, не было на территории проживания новообращенного экстрасенса ни дождя, ни грозы. И вот еще какой феномен: почему-то это,как правило, случается с теми, кто еле-еле окончил школу или техникум, редко — институт, заочное отделение. С теми, кто никак не может проявить себя на работе и у кого в личной жизни кризис. И в стройных рядах новообразованного профсоюза экстрасенсов-престидижитаторов нет почему-то ни блестящих хирургов или, например, талантливых педагогов, ни ученых-практиков, ни фермеров. Вот! Почему среди них нет фермеров, например?! Ни одного! Людей, которые выращивают хлеб, или вот — животноводов среди них нет, спрашиваю я вас, почему?
Как-то в роддоме я познакомилась с одной уникальной женщиной по имени Федя. Ну Федя и Федя — так звали ее. Невероятно обаятельная была женщина! Поразительно дремучая. И удивительно во всем уверенная. В одной мирной беседе во время кормления наших детей, когда мы перебрасывались какими-то сонными фразами, она вдруг многозначительно произнесла:
–Дааа… Вот как расползутся китайцы по всему миру, и будут повсюду одни негры.
Я подумала, что ослышалась, и переспросила. И девушка эта, Федя, в своей удивительной убежденности мне, как непонятливому тупице, по-матерински ласково, глядя прямо в глаза, чтоб усвоила я и запомнила навсегда, пояснила:
–Дак, детонька, в Китае-т одни ж негры-та и живут!
Дух захватило — двадцатый век уже уходил со двора, а небеса преподнесли мне такой потрясающий подарок в виде этой соседки моей по палате. Неловко мне было спрашивать ее, как она представляет себе планету, по которой расползутся ее афрокитайцы, может, она предполагала, что и Земля наша плоская и стоит она на трех китах. Жалела я о том, что не порасспрашивала Федю о чем-нибудь еще — выписали ее быстро, а то бы узнала от нее много нового и полезного. Но у знакомства этого было продолжение. Работала девушка Федя в то время на торговой базе, окончив торговый же техникум, сидела на продуктовых дефицитах. А потом, держа нос по ветру, быстро переквалифицировалась, молодец. Я ее портрет в газете увидела и восхитилась, она теперь — мать Федосья. Под портретом было рекламное объявление и часы приема. Мать Федосья гадала на персте указующем, снимала порчу и сглаз, тщательно чистила карму и восстанавливала чакры. Милая-милая-милая. Меня даже послали интервью у нее взять однажды, но она меня узнала и к себе не допустила, сильно занята была. И людей, к ней на прием пришедших, называла не пациентами, как принято в таких случаях, а клиентами. Что в ее представлении о жизни — абсолютно логично и правильно.
У нас с Владкой была знакомая нотариус Лиля. Вот она как заскучала однажды — ужас. Дети в таких случаях идут записываться в какой-нибудь кружок — там, мягкой игрушки, вязания, танцев, бокса или легкой атлетики. А Лиля — куда ей, даже курсы кроя и шитья — неподъемное было для нее дело. Или, там, по утрам бегать, или что-нибудь освоить новое — роспись по стеклу, крестиком вышивать, например, или еще что-нибудь. Ой, нет. А вот встала она у зеркала, и пару ложек прилепила она однажды к бюсту по чьему-то примеру из статьи в газете «Труд», и вдруг поняла, что они ведь держатся и не падают, что она тоже такое может, и сразу оживилась и назначила себя экстрасенсом. И не просто, а экстрасенсом-целителем. Зачем семь лет в мединституте учиться — ночей не спать и зубрить, потом еще всякие интернатуры проходить, работы писать, когда можно выступать в жанре альтернативной медицины? Руками размахивать, глаза закатывать, колокольцами какими-нибудь бренчать и тягать с собой для устрашения череп, вроде как прародителя своего. Она, эта Лиля, стала всем про ложки рассказывать, и этот цирк демонстрировать желающим, и еще сон пересказывать про высокую женщину в голубом — мол, пришла, положила Лиле руку на лоб и сказала — ну, Лиля, ты теперь будешь экстрасенс. Так и сказала.
Ну экстрасенс, и что? Их же сейчас армия, легион. А Лиля, как оказалось, очень жаждала, буквально вожделела известности и признания. Даже в храм ходила — туда как раз привезли икону мироточащую, прекрасную. И кто что просил — кто детям здоровья, кто ребенка, кто замуж мечтал выйти, кто о родителях пекся… А Лиля, как узнала про икону, помчалась тоже христарадничать, бухнулась на колени и навзрыд, от всей души:
–Матушка, — говорит, — заступница, дай мне… популярности.
Ну, Матушка, наверное, плечами мысленно пожала, головой покачала — мол, вот же болезная, странное какое у нее желание. Но Лиля в тот же день просмотрела объявления и записалась на годовые курсы расширения сознания. И поскольку Лиля внесла всю сумму оплаты за год, то была там лучшей ученицей. И просто с первого дня всем принялась ставить диагнозы. В основном остеохондроз и эмоциональное выгорание. И люди верили. Ну кто не поверит, что у него остеохондроз и хроническая душевная усталость. И что это не обычная лень или нежелание работать, а официальный диагноз сложного заболевания.
А тут как раз мы с Владкой с ней познакомились, с этой Лилей. Владка Павлинская вообще очень любила новых людей. Для нее знакомиться с новым человеком как будто новую планету открывать. Она предложила, пойдем, говорит, познакомимся. За двести рублей. И мы пошли. И, конечно, Лиля сначала показала, как ложки держит на себе, потом стала нас лапочками мягкими, в подушечках и ямочках, ощупывать, нашла у гибкой подвижной Владки остеохондроз, которого у нее в помине не было, а мне — в то время меня по определенным причинам все время подташнивало и я была зеленоватого цвета, — мне Лиля нежно, интимно прошептала:
–Ээээ, матушка, да у тебя небольшой гастритик…
Через пять месяцев, когда этот «гастритик» родился и Владка стала ее, нашего «гастритика», крестной, Лиля уже была на пике популярности — вожделеющий откровения народ протоптал в ее дом широченную тропу. И Лиля, которая все никак не могла поверить в такую глупость всенародную и в свою удачу, уже размашисто и от всей души ставила всем диагнозы.
Вот жаль, что Владка не видела, как Лиля участвовала в телевизионном шоу «Битва экстрасенсов». Ну чистая Солоха. Упитанная, с декольте, длинными мерцающими ногтями, мохнатыми накладными ресницами, наглая, самоуверенная. И глупая. Ее прогнали прямо с первой же программы, потому что она несла немыслимую чепуху. И вообще с самого начала никому не дала рта раскрыть, всех поучала и командовала в прямом эфире, все время перебивала и обзывала участников, достала всех так, что ведущий, известный актер, забился куда-то в темный угол студии и поставил условие, что не выйдет, что или он, или она. Ее выдворили, но она сильно бранилась прямо в камеру, собачилась с другими такими же отсеянными неуравновешенными специалистами по приклеиванию на себя столовых приборов, а там были дядьки и покрепче, дрели «Бош» и шуруповерты «Макита» себе на животы цепляли. Так Лиля угрожала всем и обещала вернуться.
Что ж, и такие экстрасенсы бывают.
А бывают — совсем наоборот.
Вот смотрите — у нас в Карпатах есть особенные старики и старухи, их называют мольфары — они тучи умеют разгонять, скотину на ноги подымать, людей лечить… Это не те так называемые медиумы и знахарки, ярко накрашенные, разодетые, насупленные Лили в черных летящих длинных шифоновых одеждах на крупных формах или важные хвастливые речистые дядьки с высеченными как будто топором лицами и маленькими плутоватыми глазками, авантюристы, фотографии которых мы часто видим в рекламных разделах газет и журналов и во всяких телешоу. Фокусники и престидижитаторы, как давняя моя знакомая Федя, то бишь мать Федосья, умничают, в хрустальные шары всматриваются и будущее предсказывают, сваливая все и вся в одну кучу — и карму, и чакры, и поля, и волны, и зелья, и заговоры — артисты! — часто и не понимая, чего касаются, с какими опасными силами дело имеют, принося вред и себе, и людям…
Нет. Мольфары как раз наоборот — затворники. Их очень мало и с каждым годом остается все меньше. Настоящие мольфары — скромные, неразговорчивые, одинокие. А с виду обычные старики. Реже — старухи. Без всяких внешних атрибутов. Разве только одежду носят свою, традиционную, без показной яркой современной стилизации — они и не ведают о таком. Носят простые наряды из домотканого рядна, кептари или овечьи тулупы зимой, шляпы старые в остальное время года. Трубку курят. Нехитрую еду едят. Травы, коренья собирают. Есть у них мольфы — только им принадлежащие вещи, обычному человеку непонятные, особые предметы, намоленные, заговоренные, только к их рукам привыкшие. И с их помощью несут мольфары службу свою. Потому что кроме всего прочего они — хранители. Они — мольфары — чуткие к фазам Луны и смене направления ветра, к звукам леса или бликам света на воде, к терпкому возрасту лекарственных зелий, к подземному гулу и к шагам нежданных гостей, к разным ароматам времен года и запаху дыма, — все они охраняют одну большую тайну. И эти люди — молчаливые слушатели, все видящие, все ведающие, не любят гонориться, то есть хвастаться или гордиться, но есть у них то, что гуцулы называют погорда— ощущение внутреннего достоинства, своей избранности и своей миссии, хотя, как признавался один, дед Ива Алайба, ноша эта тяжкая и просто так ее не сбросишь. Хочешь не хочешь, тащи.
Дар свой они передают всего один раз, одному человеку. Сами выбирают — обычно единокровного «родыча», редко — «чужиньця», обучают тихо, тайком, да так, что ученик и сам до поры не понимает, что уже принимает особую науку. Обучают долго, но когда чувствуют свой близкий последний переход — учат жестко, утомительно и настойчиво и, уходя в мир иной, напоследок подают руку. Вот оно — так передается основное. И ученик, в страхе и сомнении или твердо и уверенно протянувший уходящему мольфару руку, хочет или не хочет, обязан теперь бросить все прежнее, всю суету и стремительность нынешней жизни и умолять-выпрашивать заранее каждый день «прощи» у всего живого, потому что уйдет когда-нибудь так же, как и учитель, без отпевания, поманы и посмертного доброго слова. Да что — руку, достаточно просто коснуться мизинца уходящего мольфара, нарочно или, как думают, ненароком, по ошибке, а на самом-то деле судьба его, рядом стоящая, просто в плечо или в локоть подталкивает легонько. Да — мизинца достаточно. И в первое же полнолуние придется неофиту выходить на грунь (плоская гладкая вершина горы) — кланяться и просить признать его, нового мольфара, знания его принять и умения на службу потаенную. И молит горы помочь подчинить ему стихии, открыть проходы, свести знакомство с такими же, как он — отшельными людьми, зверями лесными и домашними, птахами и сущностями, обычным и непосвященным людям, в долине живущим, неведомыми. И помочь, если того призывает время, событие или зовет душа особенного и достойного человека.