Дракон в серебряной чешуе
Шрифт:
Это признание странным образом возвышало меня, ибо если Эфрина признавала во мне дочь моей матери, унаследовавшую от рождения частицу древней Силы, то отец видел во мне только второго сына. Я носила не юбку, как все деревенские девушки, а штаны и рубаху, как мой брат, потому что отец гневался, если замечал меня в иной одежде. Причиной этого, как считала Эфрина, было мое сходство с матерью, которое с возрастом все увеличивалось, причиняя отцу боль. В мужской же одежде я становилась похожа на Эйнина, что было отцу по нраву.
Сыном, не дочерью, я должна была стать для него не только с виду — с детства я училась обращению
И все же отец не запрещал мне проводить все остальное время с Эфриной. Мы собирали травы в холмах, она показывала мне места прежних жилищ Древних и обучала обрядам и ритуалам, соответствующим разным фазам Луны. Я видела пятиугольные стены, за которыми мать творила Высшую магию Луны, но сама ни разу не осмелилась войти внутрь. Мы ограничивались сбором трав в одичавшем саду.
Мне многократно доводилось видеть кубок, который мать добыла своим последним волшебством. Эфрина бережно хранила его среди самых дорогих вещей и никогда не касалась его голыми руками, а лишь обернув их предварительно драгоценной сине-зеленой тканью. Кубок был серебряный, но если его повернуть, отливал множеством цветов.
— Это чешуя дракона, — говаривала Эфрина. — Серебряная чешуя. В старинных легендах слышала я о серебряных драконах, но не видела их до тех пор, пока сам дракон не создал из огня этот кубок по велению госпожи. Он обладает великой властью, поэтому береги его.
— Ты говоришь так, словно он принадлежит мне, — я восхищалась кубком, ибо такое сокровище возможно встретить только раз в целую жизнь.
— Он будет принадлежать тебе, когда прикажут время и обстоятельства, — она сделала паузу, потом добавила. — Кубок означает связь между тобой и Эйнином, но только ты в силах ей воспользоваться.
И больше она не говорила ничего.
Я рассказала здесь об Эфрине, которая была мне ближе всех, и о моем отце, который двигался, разговаривал и жил так, словно незримая стена отгораживала его от всех остальных людей. Но я покуда ничего не сказала об Эйнине.
Мы были близнецами, но во всем отличались друг от друга. Сходные только по виду, мы жили совершенно различными устремлениями. Он рвался к действию, любил играть мечом и не уживался в тесных границах Варка. Он был легкомыслен и беспечен, и отец нередко наказывал его за то, что он втягивал других мальчиков в разные опасные авантюры. Я часто видела, как он смотрит на далекие холмы с такой тоской в глазах, какая может быть у сокола в клетке.
Я стремилась к внутренней свободе, а он жаждал свободы внешней. Ему скоро прискучило учиться у Эфрины. С возрастом он все чаще заговаривал о том, что уйдет в Джорби и поступит на службу к какому-нибудь владетельному лорду. Мы были убеждены, что в конце концов отцу придется отпустить его, но за нас все решила война.
В год Огненного Тролля Хай-Халлак подвергся вторжению извне. Враги явились из-за моря, и когда отец услышал о нашествии на крепости и прибрежные города, лицо его окаменело. Захватчики были исконными врагами его родного народа. Однажды ночью он твердо заявил нам, что уходит к лорду Вестдейла, чтобы предложить ему свой меч. Хорошо зная обычаи своих стародавних врагов, он мог научить,
Тогда Эйнин встал и сказал, что если отец уйдет, то он тоже пойдет с ним в качестве его оруженосца. Настроен он был столь же решительно, как и отец. В это мгновение они были так схожи, что один походил на зеркальное о сражение другого. Однако в поединке характеров победил старший, настояв на том, что сейчас долг Эйнина — заботиться обо мне и Эфрине. Тем не менее он дал нерушимую клятву позже прислать за Эйнином.
Но ушел отец не сразу. Два дня и две ночи не покидал он кузни, а до того направился в холмы, ведя с собой вьючного пони. По возвращении пони еле двигался, нагруженный кусками металла, который, похоже, когда-то уже подвергался обработке, а затем был сплавлен в слитки. С помощью Калеба отец принялся за работу. Вместе они изготовили два меча и две тонких прочных кольчуги. Одна из них предназначалась Эйнину, другая — мне. Положив их перед собой, отец, словно желая, чтобы его словам было придано особое значение, произнес:
— Я не обладаю даром провидения, каким обладала она, — он крайне редко говорил о матери и никогда не называл ее имени, точно великую госпожу, которую подобает бояться и почитать, — но порой вижу сны, подсказывающие мне, что тебе, дочь моя, предстоит такое опасное свершение, которое потребует от тебя всей храбрости и силы духа. И хотя я, воспитал тебя не по-девичьи, но…
Казалось, он не может найти нужных слов. Не глядя мне в лицо, он передал кольчугу, резко повернулся и вышел, а на рассвете уехал в Вестдейл. Больше мы его никогда не видели.
Минул год Огненного Тролля, но опасность все еще не коснулась нашей общины. Только Оманду не пришлось по осени ехать в Джорби, потому что однажды из-за холмов явились несколько измученных и оборванных людей, которые рассказали, что Джорби за одну ночь был уничтожен огнем и мечом, а замок Вестдейл в осаде. И тогда жители Варка собрались на Совет.
Они привыкли жить морем, но теперь море могло принести им смерть. Не безопаснее ли отойти с побережья в глубь страны? Молодые и бессемейные выступали за то, чтобы не покидать Варка, но все прочие считали более разумным оставить деревню, а впоследствии, если не случится беды, туда вернуться. Это мнение одержало победу, потому что слишком хорошо было известно — налетчики, учиняя повсюду грабежи и пожары, не оставляют за собой ничего, кроме руин. Мой брат не принимал участия в спорах, но по его лицу я видела, что он уже все для себя решил. Когда мы вернулись в дом, я сказала:
— Приходит время, когда никто не вправе держать меч в ножнах. Если хочешь идти — прими мое благословение и пожелание удачи. Мы остаемся, но о нашей безопасности не беспокойся. Коли нам предстоит уйти в холмы, кому, как не мне с Эфриной, лучше всаго известны их тайны?
Эйнин долго молчал, потом взглянул мне прямо в глаза.
— Весь этот год я был, как в клетке, но меня связывала клятва.
Я встала и подошла к шкафу Эфрины. Та, сидя у очага, посмотрела на меня, но не произнесла ни слова. Я извлекла на свет наше наследство — кубок серебряного дракона, поставила на стол, развернула ткань, в которую он был завернут, и крепко обхватив ладонями холодную поверхность, подержала их так некоторое время.