Дракон восточного моря, кн. 2. Крепость Теней
Шрифт:
Фьялли, провожая в брох бесчувственное тело своего вождя, старались об этом не думать. Телохранители, и сами не слабые мужчины, обливались потом, ощущая, насколько он тяжел, – давненько им не приходилось его носить, и хотя ничего сверхъестественного не было в том, что сильный мужчина ростом почти четыре с половиной локтя весит немало, сейчас эта тяжесть казалась жутким признаком того, что на носилках лежит уже мертвое тело – мертвец ведь всегда тяжелее живого. Мельком оглядываясь, Халльмунд и Асбьерн пытались убедиться, что он еще дышит, но по этому мертвенно-бледному лицу с приоткрытым ртом и какими-то особо резкими чертами ничего нельзя было понять. Сельви, шедший рядом с носилками, почти не сводил глаз с конунга и тоже как о величайшем благе молил богов о том, чтобы того хотя бы удалось донести до броха живым.
Он был еще жив, когда его внесли в прохладу каменной башни и уложили возле очага. Здесь его освободили от одежды, как следует смыли кровь, и Сельви с Виндиром, как двое самых умелых и толковых в дружине лекаря, еще раз обследовали раны. Две или три мелких ничем не грозили, но вот эта… Если бы сердце или важный кровеносный сосуд оказался задет, Торвард уже умер бы. Сломанные клинком кости они умели вправить и сами, но рана оказалась такой длинной и глубокой, что Сельви не был уверен, что ее удастся обеззаразить. А значит, даже если самые важные органы не повреждены, конунг может умереть от заражения крови.
– Принесите сверху лежанку, – велел хмурый Сельви хирдманам, которые больше взглядами, чем словами, вопрошали его о том, что же теперь будет. – Не лежать же ему на земле.
В верхнем покое хирдманы разобрали лежанку, которая прежде принадлежала какой-то из жен Брикрена, снесли ее по лестнице вниз и опять собрали. Конунга подняли и уложили. Его раны снова промыли и перевязали, сделать было больше ничего нельзя. Но его лицо оставалось бледным, сердце чуть билось. Тяжесть раны в сочетании с тяжестью предсказания оставляла ему мало надежд на то, чтобы выжить.
Фьялли, перевязав собственные раны, сидели и стояли вокруг лежанки и не сводили глаз со своего вождя, который никого не видел и не узнавал. У всех было такое чувство, будто они плыли по бурным волнам на поиски подвигов и славы – и вдруг вода ушла куда-то, оставив их посреди бескрайней песчаной пустыни. Все содержание жизни будто разом кончилось, когда конунг уже не вел, не воодушевлял, не придавал их движению смысл. Торвард никогда не произносил громких речей, не давал пышных обетов и не объявлял высоких целей, но его врожденная и неистребимая жажда жизни во всех ее проявлениях зажигала всех, кто рядом с ним; ему все время было что-то нужно, он все время чего-то хотел, и поток его желаний и стремлений нес дружину, как сильный ветер несет парусное судно по волнам. Даже в последний год, под грузом проклятия, вкус жизни стал для него мучительно-горек, но вместе с тем у Торварда появилась и огромная, несравнимая по важности цель – одолеть проклятие, сделать жизнь снова сладкой и яркой. И чем более тяжко сказывалось на нем проклятье, тем более упорно он с ним боролся и тем больше сил находил в себе для этой борьбы.
И вот теперь он лежал, в такой дали от дома, в самом сердце Западных морей, на чужом острове, в загадочной земле, где мир людей так тесно переплетается с Иным миром. Лежал и ничего не хотел – ни славы, ни добычи, ни счастья. И тайны Иного мира его уже не волновали, потому что Острова Блаженных сами выступили из тумана и манили его к себе руками прекрасных белоликих женщин… возможно. А возможно, герои древности уже пересаживались, чтобы освободить ему место за изобильными столами Валхаллы поближе к самому одноглазому хозяину – и неподалеку от его отца, доблестно погибшего Торбранда конунга. Теперь его товарищи – Сигурд, Сигмунд и Синфиотли, но им-то – Эйнару, Аринлейву, Халльмунду, Ормкелю и всем прочим – что теперь делать без него? Большая часть их родилась и выросла в Аскефьорде и была знакома с Торвардом в течение всей своей – или его – жизни. Он был неотделимой частью Аскефьорда, новым воплощением неувядающей славы рода фьялленландских конунгов, самим их Тюром. И в то же время – надежным и верным товарищем любого из них. У каждого из фьяллей словно бы вырвали сердце, и каждый ощущал почти такую же боль, как если бы это действительно произошло. Сельви тем временем встал и огляделся.
– Мы с Виндиром сделаем все, что сумеем, не сомневайтесь, – сказал он, обводя глазами примолкшую дружину. Но каждый видел, как сильно Сельви осунулся за это недолгое время, седина заблестела в его светлых волосах ярче и заметнее, и теперь он, стройный и гибкий, как прежде, уже не казался молодым, а выглядел на все свои пятьдесят лет. – Но сдается мне, тут в брохе есть один человек, который сможет побольше нашего. Что-то мне подсказывает…
– Что за человек? Ты о чем? – Халльмунд с трудом оторвал взгляд от лица Торварда и посмотрел на Сельви бессмысленными от горя глазами.
– Скажи-ка, Хавган, – Сельви обернулся к барду, который уже складывал в уме строки пышной поминально-хвалебной песни в честь доблестно погибшего Торварда конунга, – знатных дев королевского рода на острове Эриу обучают только предсказаниям или искусству врачевания тоже?
– Искусству предсказания, искусству врачевания, искусству рукоделия, сладкой речи и прочим благородным искусствам обучают там, – подтвердил Хавган.
– Так ведь одна такая у нас есть, – напомнил Сельви. – Дочь Брикрена. Если ее папаша ранил конунга, вероятно, она сумеет его вылечить.
– Эта змеюка? – презрительно фыркнул Халльмунд. – Да она его уморит. Я ее близко к конунгу не подпущу!
– Едва ли получится добиться ее согласия. – Хавган тоже покачал головой.
– А мне что-то подсказывает, что она согласится, – не сдавался Сельви. – Ари, – обратился он к сыну, – сходи за ней. Приведи ее сюда. Я сам с ней поговорю. Вы не вмешивайтесь.
Аринлейв покрутил головой, давая понять, что слабо верит в эту затею, но пошел. И никто не возразил – слово Сельви в дружине обладало достаточным весом, чтобы все признали за ним право распоряжаться в отсутствие конунга. К тому же кузнец сам был сродни чародею, и любой из дружины, пораскинув умом, признал бы, что у того могут быть в запасе доводы и средства, способные повлиять даже на самую упрямую и недружелюбно настроенную деву.
Вскоре Тейне-Де в сопровождении Аринлейва спустилась из верхнего покоя, где ее держали, заперев на всякий случай снаружи на засов, и приблизилась к очагу. За время плена служанки броха привели в порядок ее платье, расчесали и уложили волосы, заплетенные в несколько кос, и выглядела она почти как истинная дочь короля – мешал этому только глубоко спрятанный страх в ее близко посаженных желтых глазах. За недолгое время, прошедшее с ее поимки, сам Торвард не вспоминал о ней, и никто другой ее, законную добычу конунга, тоже не тревожил, но она понимала, что участь девы, попавшей во вражеские руки, может быть весьма печальной. Уже ведь не одна и не две дочери уладских и эриннских ригов, ставшие пленницами лохланнцев, окончили свои дни в рабстве на чужбине! А надежды на то, что отец, вернувшись с войском, разобьет врага и освободит ее, пока, похоже, не оправдались. Она держалась прямо и смотрела надменно, но против воли страх проступал в чертах ее лица, и без того не слишком красивых, делая их еще менее привлекательными.
– Послушай, прекрасная и благородная дева! – Сельви плохо представлял, как надо обращаться к подобному созданию, но старался по мере сил. – Вот лежит Торвард конунг, раненный в бою с твоим отцом. Рана его тяжела, и он может умереть. Правда ли, что ты обучалась на острове Эриу не только зловредным предсказаниям, но и врачеванию?
Тейне-Де ничего на это не ответила, только вздернула голову, и ноздри ее дрогнули, словно говоря: допустим, но отдавать мое умение на службу вам, негодяям, я ничуть не намерена!