Драконам слова не давали!
Шрифт:
— Поехали отсюда, — в его голосе приятная хрипотца, низкие ноты, от которых я готова завибрировать в унисон. — Я… был неправ. Не понял, что тебе идти некуда.
— Можно я останусь здесь? — отстраняюсь как можно мягче. Пожалуйста… Дима.
Его имя я чирикнула, как ополоумевшая птаха. И глаза прикрыла. Сердце подскочило до горла и колошматило так, что я не рискнула бы сейчас и слово произнести.
— Хорошо, — холодно и отстранённо. Словно он только что не сжигал меня взглядом. Не касался губ. Не плавил, как пластилин. Драконище поднимается со стула. — Завтра в девять, Лунина, в моём кабинете. Не забудьте.
И он уходит,
— Тронешь её хоть пальцем — будешь иметь дело со мной. И разбитой губой не отделаешься, учти, — от таких приказов ноги должны подгибаться. Но Илья не его подчинённые.
— Иди, иди уже, Отелло. Просто сотрудница, говоришь? Да ты прям отец родной для своих слонят! Заботливый такой!
По звукам из коридора — они явно пихают друг друга. Или дерутся. Или Драконище пытается наезжать на среднего, а тот дразнит его и уворачивается. Открыть дверь я не рискую. Затем звуки отдаляются, пока не затихают совсем. Почему-то на цыпочках отхожу задом. Нащупываю стул. Падаю. Перевожу дух.
— Живая? — интересуется Илья, появляясь в проёме. — Чёрт, никак кровь не могу остановить, — жалуется он. И я подрываюсь, лезу в морозильник. Нахожу лёд. Заворачиваю кубики в салфетку и прикладываю к разбитой губе. Илья страдальчески морщится.
— Недотрога, я защищал твою честь, как мог. Пострадал в неравном бою. Давай напьёмся, а, Ника? Поедем в клуб, оторвёмся. По-моему, нужно встряхнуться. Как думаешь? После таких-то разборок.
— Мне завтра на работу, — произношу обречённо, понимая, что это было не предложение, а наезд на проезжей части с нарушением всех правил движения.
— Да брось. Мы недолго. Поднимай свой тазик с оливье — и вперёд.
Он тянет меня за руку, и я понимаю, что между братьями ещё меньше различий, чем я считала.
31. Ника
Мы мчимся по ночному городу на такой скорости, что, кажется, ещё немного — и взлетим. Может, это не машина вовсе, а НЛО? А Илья — инопланетянин, надумавший мен умыкнуть? Я заторможенная настолько, что ничего не ощущаю.
В сумочке вибрирует телефон. Тина. Лишь она умеет доставать со смертоносной настойчивостью терминатора. Вижу цель — не вижу препятствий. Нужно ей ответить, всё равно не отвяжется.
— Ты там живая? — орёт она оглушающе, как только я принимаю звонок.
— А с чего бы мне помирать? — задаю ответный вопрос и удивляюсь собственному спокойствию.
Он мне всё же помог. Драконище. Сам того не понимая. Потому что не оттолкнул. Потому что… Может, это прозвучит странно, дико даже, но я получила очищение, словно отпущение грехов. Будто избавилась одним махом от гадливой мерзости предательства. Заткнула дыру, в которую засасывало мою душу и разум. Пусть это временно, но сейчас я хоть могу дышать. Остальное — потом, когда-нибудь. Собирать и склеивать себя заново.
— Где ты сейчас? — голос сестры настойчиво пробивается до впавшего в коллапс мозга.
— Ты что-то хотела, Тина? — прикрываю её фонтан. — Мне не до разговоров, если честно. Давай поговорим позже. Когда-нибудь, ладно?
— Ты таки его застала, да? — не даёт мне она покоя. И я, уже собравшись нажать на «отбой», лишь плотнее прижимаю к уху телефон.
— Объяснись, — кажется, получилось так зловеще и жёстко, что Тинку проняло, хотя с неё вечно всё сходит как
— Ну, да. Я следила за ним, — начинает она сбивчиво колоться. — Видела с этой… и позвонила. Только ты не ответила. Это же Астахов! — фыркает она гневно и уверенно, словно это должно что-то объяснить мне.
— Если ты думаешь, что я не знала его фамилию, то ошибаешься.
— А то, что он папенькин сынок, знала? — захлёбывается, избавляясь от душевного балласта, Тинка. — Что бабник, жиголо, прохвост, игрок, знала? Он же пиявка, присосавшаяся к тебе! Я прям обалдела, когда его увидела!
— Знала, — звучит устало и, наверное, обречённо. — Я думала, что у каждого человека есть шанс измениться. Стать другим. Избавиться от груза прошлого. Начать жизнь сначала.
— Ник, ну ты чо, маленькая совсем, что ли? — Тинка спотыкается, недоумевает. Я слышу растерянность в её голосе. — А хотя… всё так и есть, — тон её выравнивается. Она садится на трон старшей многоопытной сестры, берёт в руки скипетр и опускает его мне на плечи с безжалостной жестокостью. — Всегда такой была: наивной, чистой девочкой с высокими моральными принципами. И он этим воспользовался. Это только ты могла уйти из дома, чтобы жить своей жизнью и не оглядываться назад, на отцовские деньги, связи и прочие блага цивилизации. Пахать как лошадь. Ублажать этого ничтожного альфонса. Он же у тебя первым был, да?
— Ты всё сказала? — её слова не ранят, а всаживаются в измочаленное сердце тупыми иглами. Не так-то это и больно после шоковой терапии. — Что ж ты молчала так долго?
Зачем деньги дала? Могла бы сразу иллюзии о колено переломать.
— Ты бы не поверила, — очень резонное и здравое замечание. — Я тебе потому и деньги дала, чтобы избавилась от него. Типа, ничего не должна. Моральный долг закрыла и отпустила в свободное плаванье. Увидеть его настоящее облико морале — вопрос времени был. Может, и хорошо, что так быстро. Как у хирурга — чик, и нет ненужного отростка.
— Спасибо тебе, моя добрая, душевная сестра. За операцию.
Я отключаю телефон. Совсем. Не хочу больше ни слушать, ни выслушивать, ни кормиться советами. Илья молчит. Поглядывает искоса. Но я почти готова в него влюбиться за умение не лезть с расспросами.
— Напьёмся, Недотрога, и жизнь наладится, — выдаёт он через некоторое время. Ответить я не успеваю: тормозит этот Шумахер тоже феерично. Хорошо, что ремень безопасности на месте.
Он вылетает из машины и ныряет куда-то в сторону. Я выскакиваю следом, инстинктивно, понимая: что-то случилось, а я не успела ничего заметить. Зато у Ильи порядок с реакцией, хоть разбитая губа ненавязчиво говорит об обратном. С другой стороны, это не Илья медлителен. Это кто-то драконистый более быстрый.
Она стоит на обочине — бледная и заплаканная. В мрачном платье, с тёмными растрёпанными волосами. Как её вообще можно было углядеть — не понятно, но Илья заметил. На руках у женщины — распластанный, как поникшая тряпочка, малыш двух-трёх лет.
— Помогите, — голос у неё сорван и сипит. Под глазом — фингал. Но она не похожа на побирушку или алкоголичку. Скорее — на несчастную и забитую. А ещё — на недоедающую — светится от худобы. И возраста она где-то моего, может, даже меньше.
Илья мгновенно оценивает ситуацию. Пальцы его — быстрые и осторожные — ощупывают малыша, словно он доктор. А я стою в ступоре, глазами хлопаю. Никогда ещё не чувствовала себя настолько дура-дурой.