Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)
Шрифт:
После этой суровой отповеди нас отвели в сторону. Я встал рядом с носилками Абдула Аги, а нас окружал десяток гвардейцев с обнаженными ятаганами. До меня дошло, что все может обойтись и без длительных расспросов. Не исключено, что после провозглашения речей нам отрубят головы как изменникам, и окажутся они на общей куче, вместе с черепушками других дезертиров.
Аудиенция проходила в обширных садах на задворках султанского дворца. Сановники полукругом сидели на табуретах, расставленных под отбрасывающими такую приятную тень деревьями. По одной стороне сидящего на троне султана сидел хан Селим I Гирей, с другой – волошские господари, сановники из союзных малых стран. Поляки, и мы двое, в немилости, должны были торчать на жарком солнце напротив всей этой компании. Гнинскому даже табуретку не принесли, что было явным оскорблением, и заставляло посла стоять в присутствии монарха.
Коронный канцлер провозгласил пламенную речь о братстве двух великих держав, о доброй воле проявить помощь оказавшимся в беде. О том, что сам он готов как можно скорее отправляться на Подолию и умолять коронного полевого гетмана незамедлительно выступить на помощь Турции. Понятное дело, что сам Гнинский сразу же отправится в Варшаву, чтобы просить короля о том же самом.
Ему даже не позволили закончить. Великий хан коротко рассмеялся и бросил несколько замечаний о польских увертках, сорванных договорах и желании получить назад захваченные Турцией земли. Волохи, которые были то союзниками Турции, то Польши, расхохотались во все горло, во всем соглашаясь с татарином. Султан сидел с каменным лицом и не отзывался, как будто бы мыслями был где-то далеко, и его совершенно не касались все эти недостойные его величия слова.
– Вот признайся, посол, что за братскую помощь ты пожелаешь чего-нибудь выцыганить! – нагло продолжил хан. – Отмену бучацкой журавинской дани? Или Украину вам отдать? Или компенсировать ее золотм, а? Хитрые вы, словно лисы, милостивые судари.
– Мы хотим всего лишь обещания султана, что больше вы уже никогда не пойдете в наезд на Жечь Посполитую, - бросил на это нервничающий Гнинский. – Возврат наших земель тоже стал бы серьезным жестом дружбы, но пока что об этом разговаривать не время…
– А почему бы и нет? – фыркнул один из визирей, сидевших во втором ряду. – Уже сейчас мы можем сказать, чтобы вы, панове поляки, выбили это себе из головы. Нет у нас такого обычая, чтобы отдавать земли, на которых встала нога турка. Нет и никогда не будет.
Высказывание визиря встретилось с одобрением сановников и даже оккупированных турками волохов. У опытного дипломата, каким был Гнинский, начали сдавать нервы. Я видел, как он в своем красном жупане кипит от жары и злости. Но я не мог вмешаться, потому что, только лишь я пошевелился, оба гвардейца положили лапы мне на плечи, а еще я почувствовал холодное прикосновение остроконечного лезвия ятагана к спине.
Абдул Ага лежал рядом словно труп. Солнце палило его, только усиливая страдания, но он ни разу даже не застонал. Янычар лишь глянул на меня переполненным болью взглядом и шепнул, чтобы я не дергался.
– Они и так казнят нас. Причем, еще перед обедом, - тихо произнес он.
Это как раз и называется иронией судьбы! Я хотел им помочь, стать союзником в сражении с Мультиличностью, и что меня встречает? На меня охотится громадная дракониха и армия вторжения, но я паду не от их рук, но от палаческого палаша, который будет держать в руках жирный евнух. Жалкое зрелище!
Тем временем посол Гнинский наконец-то перестал владеть собой и поднял голос. Он категорически заявил, что не станет вести переговоры в присутствии плюгавых и жадных татар, которые только и умеют нападать на беззащитные деревни, чтобы хватать невольников. И как это хан осмеливается обвинять поляков во лжи, раз сам занимается обычным разбоем, а его воины специализируются в ночных нападениях на безоружных? Этот кто-то, лишенный чести и приличий, обвиняет рыцарей в срыве договоров? Да это же верх наглости!
За всем этим я наблюдал с громадной долей удивления. Гнинский, опытный дипломат, почти кричал, бросая великому хану в лицо исключительно жесткие обвинения. Похоже, за последнее время с ним случилось очень многое, и ордынцы окончательно выбили его из равновесия. Он даже начал грозить им кулаком, обещая кровавую расправу, если те хотя бы раз еще осмелятся пересечь польскую границу. И ответа хана долго дожидаться было не нужно. Он с рычанием сорвался со своего места и схватился за оружие, украшенную и покрытую золотом саблю. К хану присоединились и беи, только эти уже с голыми руками, ведь к султану вооруженных гостей не допускали, а ханская сабля была, скорее, элементом его богатого костюма, чем пригодным для применения орудием смерти. Поляки из окружения Гнинского сбились вокруг канцлера, готовясь к драке на кулаках.
Это было нечто небывалое. Подобное поведение в присутствии падишаха должно было навлечь его гнев на все стороны конфликта. Я не мог вспомнить подобного инцидента во времена, когда служил шпионом при султанском дворе. Изумление Талаза доминировало в нашем совместном сознании, и какое-то время я пялился на все это, позабыв о собственном невеселом положении. А ведь собиралась начаться драка по всем правилам перед лицом падишаха, потому что, по какой-то причине, гвардия не торопилась с вмешательством. И вот тут я наконец-то заметил, что капитан охраны не спускает глаз с султана. И тут-то до меня дошло, что повелитель не подает знака прервать скандал, потому что его это веселит. А я еще считал Мехмеда IV полностью лишенным чувства юмора!
В последний миг в пустое пространство между татарами и поляками с поднятыми руками забежал Великий Драгоман, первый придворный реис эфенди, Александр Маврокордатос. Грек, которому не исполнилось еще и сорока лет, но уже чрезвычайно заслуженный для империи, двигался энергично, голос у него был громкий. Криком, по-турецки, по-татарски, а затем и по-польски, он приказал всем немедленно успокоиться и отступить один от другого. О чудо, обе группы вовремя пришли в себя, а может быть и высокая фигура одетого в черное грека пробудила в них уважение. Бормоча под нос угрозы, татары отступили на несколько шагов, точно так же поступили и поляки.
Драгоман остался один на залитой солнцем площадке. Конфликтующие группы отступили еще больше, выслушивая громкие замечания. Голос грека колотил словно колокол, когда он поочередно угрожал то одним, то другим. Маврокордатос напоминал им, где они находятся, и что султанский дворец – это не место для драк.
– Мы оказались в исключительно сложной ситуации. На нас напал непонятный враг, который уничтожает всех и вся, независимо от вероисповедания и национальности! И мы обязаны забыть о глупой гордыне, израненной чести и старых событиях! Польский посол сделал предложение о сотрудничестве, падишах его обдумает и в соответствующее время даст ответ. Глупостью было бы задирать один другого, когда в любой момент нам на головы может пасть беда…