Драма советской философии. (Книга — диалог)
Шрифт:
Отсюда Гегель непосредственно делает вывод относительно «понятия» самого мышления, относительно «сущности самого мышления».
По Гегелю, лишь такое сознание соответствует своему понятию, которое делает своей ЦЕЛЬЮ «понятие» самого предмета, а не субъективно — положенную цель.
«Понятие» и оказывается той целью, преследуя которую, мышление делает и самого себя соответствующим своему собственному понятию.
Следовательно, рассматривая сознание на любой его ступени, Гегель стремится определить — в какой мере данная форма сознания приближается к своему собственному понятию, насколько
Естественно, что задача сводится к тому, чтобы сопоставить данную ступень сознания с тем представлением, которое мышление имеет относительно своей собственной природы, с тем представлением о сущности мышления, которое мышлением достигается на высшей точке своего развития.
Иными словами, анализ исторического развития состоит в том, чтобы сравнить данную, рассматриваемую ступень развития сознания с тем представлением, которого мышление достигает о самом себе на высшей точке своего развития.
Т.о. той ЦЕЛЬЮ, которая имманентно заложена в сознании и руководит сознанием на любой ступени его развития, направляет и обусловливает развитие сознания, знания, является, по Гегелю, самосознающее понятие, единство сознания и самосознания, абсолютный дух.
Т.о. отличие субъективной цели, конструирующей чувственный образ предмета, от объективной цели заключается в том, что первая выражает собой случайное отношение единичного сознания к миру, а вторая — отношение всеобщего в сознании к всеобщему в мире.
Вопрос вот в чем — сознание на низших ступенях рассматривает мир с субъективной точки зрения, с точки зрения, которая зависит от чувственно — практических потребностей, целей человека как природного существа. Эта точка зрения не совпадает с точкой зрения объективного рассмотрения и противоположна ей.
Э.В.Ильенков К докладу о Спинозе (« История диалектики»)
Пытаясь развернуть текст раздела о Спинозе, хотя бы и только черновой, я сразу же столкнулся с большими трудностями, которые вряд ли удастся преодолеть до тех пор, пока передо мною не будут лежать хотя бы черновые варианты предыдущих и последующих разделов. Спиноза — это подлинный узловой пункт развития всей европейской философии, и именно поэтому его систему невозможно изложить изолированно от предыдущего и последующего. И именно по той же причине рассмотрение его философии сразу же сталкивает с рядом проблем, которые остаются и по сей день острыми проблемами, требующими от автора совершенно определенной позиции, а это сразу же ставит его в оппозицию по отношению ко многим т. н. «современным взглядам».
И прежде всего остального — это вообще проблема отношения философии как науки — к остальным наукам. В ходе освещения философии Спинозы явно или неявно приходится решать прежде всего этот коварный вопрос. Ведь давно известно, что имя Спинозы — даже для тех, кто знает о философии лишь по — наслышке — является как бы псевдонимом философии вообще, а Спиноза — подлинной персонификацией философии, Философом с большой буквы.
А это накладывает огромную ответственность на автора, — от того, как будет изложена система Спинозы, во многом будет зависеть восприятие дальнейшего материала.
Крупнейшим недостатком вышедших за последнее время работ о Спинозе и его философии я считаю то, что Спиноза рассматривается прежде всего в его связях с его предшественниками, а связь — «Спиноза — наши дни» по существу — то остается нераскрытой или, что еще печальнее, раскрытой формально и потому неверно по существу.
Если посчитать, что для современной науки и философии уже не составляют труда не проблемы, которые Спиноза поставил и решил, то признание, что он решил их первым и решил их правильно, — это только вежливая форма некролога. Спиноза — де велик тем, что первым решил те большие и важные вопросы, которые мы, дети XX — го столетия, даже и за проблемы уже не считаем. Спиноза, де, хорошо сделал свое дело, и может покоиться в могиле. А мы, де, будем приносить на могилу цветы благодарности…
Мне кажется, это самый неправильный и самый убийственный для философии Спинозы способ обращения с его памятью, худший способ расправы с ним.
По той причине, что проблемы, которые Спиноза поставил и умно разрешил, стоят перед философией и ныне, и решаются в большинстве случаев плохо, если и решаются вообще. Поэтому я посчитал своей основной задачей представить Спинозу как нашего современника прежде всего, то есть показать, что его система представляет собою единственно — верное, — хотя и достаточно общее, — решение современных философских проблем, встающих перед философией в связи с ее долгом перед естествознанием и социальной действительностью XX — го века.
Задача, которую я перед собой рискнул поставить, — это изложить и осветить Спинозу так, чтобы в ней увидел обобщенно — алгебраический, то есть обще — логический выход из нынешних трудностей, и экономист, и психолог, и исследователь физиологии высшей нервной деятельности не говоря уже о логике, о философе, занимающемся т. н. «гносеологией», теорией познания»…
Это значение Спинозы, как мне кажется, уже начинает осознаваться внутри самого естествознания, — и в этом смысле сами естественники часто занимают более умную и справедливую позицию по отношению к идеям Спинозы, чем философы, в том числе, к сожалению, и некоторые марксисты…
Это осознавал довольно ясно Альберт Эйнштейн. Когда его спор с Бором на чисто естественно — научной почве, на почве физико — математических аргументов зашел в тупик, он предлагал в письме к Бору поставить мысленный эксперимент, — представить себе, что сказал бы «старик — Спиноза», если бы его пригласили на этот спор в качестве третейского судьи. Заметим себе, что этот спор — Эйнштейна и Бора — не нашел своего разрешения и до сих пор, хотя прагматически настроенные физики, в большинстве своем ориентированные на позитивистское в общем — то понимание, склоняются к тому, что Бор тут был прав на 100 %, а старик Эйнштейн, де, просто впал здесь в детство, в антикварное чудачество, не имеющее серьезного значения и смысла. Это толкование можно проследить даже в популярной литературе, например, в книге «Неизбежность странного мира» Данина.