Драмы и комедии

Салынский Афанасий Дмитриевич

Я к о в. Меня здесь не было целую вечность… Она думала, о чем хотела.

Ч е р е д н я к. Ах, Яков Петрович, вы представлялись ей в дымке воспоминаний — всегда веселым… Теперь перед ней жестокая реальность. Вполне ли ответственно видите вы свое положение здесь? Во всех аспектах. Мало ли что может с вами случиться…

Я к о в. Заболею, умру?

Ч е р е д н я к. Нет, как вы сохранили наивность!.. Вас держали в каком-то закрепляющем растворе?

Я к о в. Между прочим, в шахтах, где я работал, было достаточно сыро, так что вы правы. Можно сказать, меня держали в растворе.

Ч е р е д н я к.

Мне не хочется вас травмировать, но понимаете ли вы, что человек, живший вне родины двадцать лет и покинувший ее при весьма неопределенных обстоятельствах… Если с вами случится что-нибудь непредвиденное, это коснется и Нины, ее ранимой души. Поймите же, я призываю вас реальнее смотреть на жизнь… и на людей. Вот, скажем, на меня вы смотрите без особой симпатии? Но именно я вам помогаю. Да! В той инстанции, где ваши дела проходят, работает один мой старый приятель. Павел Сергеевич Селезнев, вы у него были на приеме. Так вот я к нему специально заходил! О ваших делах поговорить. Строго между нами, там возникли довольно большие трудности… Ваше военное прошлое — это особенно хотят проверить. Естественно, я просил, чтобы относились к вам повнимательней. Ну? (Поднимает свою рюмку.)

Я к о в. Мне всегда везет! Если сто человек едят суп, муха окажется как раз в моей тарелке.

Ч е р е д н я к. Благодарю, вы напомнили, что у меня обеденный перерыв. Сердечный привет Нине Родионовне. Владик!

В л а д и к выходит с саквояжем.

Идем, на пару слов! Проводи меня, дорогой.

Ч е р е д н я к и В л а д и к уходят.

Яков в тяжелом раздумье, насвистывает: может быть, это — мелодия каторжной песни далекой страны.

Возвращается Н и н а.

Н и н а. Я спешила, думала, ты скучаешь.

Я к о в. Где же скучать? Успел даже принять гостя. Цветы для тебя.

Н и н а. Конечно, Александр Степанович?

Я к о в. Угадала.

Н и н а. Угадать не трудно.

Я к о в. Ты… как ты к нему относишься?

Н и н а. Ревнуешь? Какая прелесть… Только не надо, Яшенька. Постоянство Александра Степановича трогательно и — все. Не более того…

Яков взял со стола сигареты, хочет закурить.

Н и н а. Нельзя! (Отбирает сигареты.)

Я к о в. Одну!

Н и н а. Нет, нет! В груди у тебя хрипит. Теперь мы покажем тебя легочнику.

Я к о в. Сердечник, легочник. Тебе очень скоро это надоест! Врачи, лекарства, припарки. Ты — и нянькой и поводырем… Я обязан был предвидеть это раньше. Но я, понимаешь ли, как скотина, думал только о себе, о немыслимом счастье видеть тебя.

Н и н а. Вон что ты придумал! Милый мой… Для нас это слишком большая роскошь — тратить душевные силы на сомнения, ревность! Хочешь, я тебе пообещаю, под честное слово, как только надоест, —

сразу скажу: надоело. И никаких сомнений! Давай?

Я к о в. Давай…

Н и н а. А ты все равно какой-то страшно серьезный?..

Я к о в. Когда это со мной бывало?

Н и н а. Нет-нет, я чувствую… что-то у тебя в глазах эдакое…

Я к о в. Тут еще Владик… Владислав приходил. Вернулся. Из командировки…

Н и н а. Ты с ним поговорил?

Я к о в. И да и нет. Он торопился. Может быть, опять — в этот Ташкент…

Н и н а. Прости, Яша, я сказала тебе неправду. Он не был в командировке. В тот вечер, когда ты приехал, он позвонил от Леки, я его поспешила обрадовать. А он… прямо ума не приложу — так странно отреагировал. Не явился домой. Ребят иногда так трудно бывает понимать.

Я к о в. Петьку-то я понимаю. Думаю, что и он меня.

Н и н а. Не огорчайся, Яша.

Я к о в. Сын из-за меня покинул дом…

Н и н а. Яша, все уладится, все, и с Владиком тоже… Ты мне толком так и не рассказал, что у тебя с паспортом? Тебе за ним идти когда?

Я к о в. Отложили, потому и не рассказал… И разговаривают совсем иначе, какая-то настороженность появилась… Вот-вот мой нос потрогают — не приставной ли? Тут я и решил всех успокоить. Обошел три стола в кабинете и предложил потрогать мой нос.

Н и н а. Яшка!.. Нет, правда? (Смеется.) Ну, улыбнись! Раньше я никогда не молилась. Даже когда ты был на фронте. А сейчас молю: дай нам, боже, состариться вместе. Дай нам, боже, состариться вместе!

Я к о в. Дай, но, пожалуйста, не торопи.

Н и н а. Завтра, знаешь, куда мы с тобой пойдем? А ну, догадайся! На Тверской бульвар, где памятник Тимирязеву. Помнишь, профессор в длинной мантии поворачивался к нам спиной? Теперь целуются не скрываясь.

Я к о в. Сегодня вечером я уеду.

Н и н а. Яша?..

Я к о в. С того дня, как вернулся, я не переставал об этом думать. Но сегодня твердо решил не оттягивать, а исполнить сразу. Ты не обижайся.

Н и н а. Куда же ты, Яшенька?..

Я к о в. На Смоленщину. Туда, где погиб наш полк осенью сорок третьего. Я тебе не успел всего рассказать… Наши войска наступали очень стремительно. В составе дивизии — и полк, где я воевал. Вырвались вперед, уж не знаю, каким образом, но больше, чем следовало… Есть там такое село — Браженки. Перед ним и полег почти весь полк. А кто уцелел или был ранен, тех, как и меня, в плен…

Н и н а. Тебя волнует, забыть невозможно, конечно. А спешить зачем? Вместе поедем, когда все устроится — с пропиской, с паспортом, акклиматизируешься…

Я к о в. Съездим и вместе, если захочешь, но после. А сначала я по делу… Прошло много лет, однако я должен попытаться. И у тебя будет время поразмыслить…

Н и н а. О чем?!

Я к о в. Если решишь, что мне все же не стоило к тебе возвращаться, я пойму.

Н и н а. А я-то думала, что ты уже совсем приехал, навсегда…

Затемнение. А потом — тревожный, смутный свет осеннего дня. Нина стоит у окна. Входит В л а д и к. Озябший на улице, он передергивает плечами, тихо пытается пройти в кухню.