Драмы
Шрифт:
Александра Ивановна (спокойно). Ну это вы пустяки начали говорить. Он советскую власть никогда не обвинял, потому... потому... потому что он сам — советская власть. И от работы никогда, никогда не отказывался. Да без работы он и на свете не жилец.
Полудин. Видите, Александра Ивановна. И вам не сообщил. Я делаю для супруга вашего что могу. Даже больше, чем могу. А чего я повестки шлю? Работу предлагаю. Удивлены? А я уже дважды предлагал — и дважды отказ. Да-да. А я терпеливый. Я настаиваю. В третий раз.
Александра Ивановна. А может быть,
Полудин (внимательно глянул на Александру Ивановну). Согласно Конституции все имеют право на труд. Все должны трудиться, да-да. Нельзя отказываться.
Пауза.
Александра Ивановна. Если отказался — значит, прав. п олудин (любезно улыбаясь). Муж всегда прав, дорогая моя Александра Ивановна.
Александра Ивановна. Если можно, не говорите мне «дорогая моя». Вы ему предлагали, наверно, не ту работу, оттого и отказался. Я сама ему сказала: «Или там, где ты прежде был, или нигде».
Полудин. Там, где он раньше работал, Александра Ивановна, он никогда работать не будет, это вы должны понять, и пусть он это тоже поймет.
Александра Ивановна. Почему?
Полудин. Найдем ему что-нибудь другое, подходящее. Пусть в Коломну едет плановиком, есть вакансия. И о Пронине посоветуйте ему забыть.
Пауза.
Александра Ивановна. Почему ему надо забыть о Пронине?
Полудин (помолчав). Потому, что он лишен политического доверия, Александра Ивановна.
Александра Ивановна. Вы... вы мне это говорите?
Полудин. Вам, Александра Ивановна. Вы не всё знаете про своего мужа. Дети не отвечают за своих отцов, жены — за своих мужей. Заверяю вас, Александра Ивановна, он не во все, далеко не во все вас посвятил, да-да.
Александра Ивановна (встает). Да вы понимаете, кому вы все это говорите?
Полудин (тоже встает. Мягко). Александра Ивановна, я понимаю ваши чувства, вы — его жена, мать его детей, вам простительно, но надо смотреть фактам в лицо, я человек принципиальный.
Александра Ивановна. Вы принципиальный? В чем она, ваша принципиальность? В том, чтобы отнять у меня веру в любимого человека? Озлобить Хлебникова? Душу его затоптать? Смять? Сломать? Нет, не сломать вам моего Алексея! Не сломать! Он ненавидит вас, и я презирала бы его, если б он не ненавидел таких, как вы! (Тихо). Кто же вы такой, если мне, женщине, матери трех детей, хочется самой, самой убить вас? (Пошла к дверям).
Полудин (хриплым голосом). Ваше счастье, что вы женщина. Пусть Хлебников сам явится сюда. Где он?
Александра Ивановна (обернулась, презрительно). В Челябинске! (Ушла).
КАРТИНА ПЯТАЯ
В старом особняке с лепными амурами. Старинные стоячие часы, кресла резного черного дерева. Камин. За зеркальными окнами
Малютина. Сколько же времени до встречи в Москве не виделись вы с вашим другом?
Черногубов. Я угадал в Москву в декабре прошлого, пятьдесят второго года, как раз, когда его... (Жест). А до той поры — со Дня Победы. Выходит — семь.
Малютина. И не переписывались?
Черногубов. Мужская дружба чернил не любит. Малютина. Откуда же, товарищ полковник... или, простите, по-вашему... капитан первого ранга... такая ваша... ну, что ли... безапелляционность?
Черногубов (останавливаясь). То есть?
Малютина. Понятия не иметь, чем человек эти семь лет дышит, и так категорически, наотмашь отрицать всякую его вину?
Есть ли у вас право на это? Известно ли вам существо его ошибок или вы так, наобум? По дружеским воспоминаниям?
Черногубов. Существо этого человека мне известно, товарищ партследователь. Что касается ошибок... Вы меня извините, не ошибается один бог, да и то поскольку его нет. Да если бы и ошибся человек? Враг он нашему строю? Нашей партии враг? Вам, мне? Антисоветская душа у него или советская? Вот что главное. Партбилет положу — советская! В тыл противника идти и сегодня бы его выбрал. А из него, видишь ты, человека в маске разрисовали, такую живопись пустили... Юристы так говорят: хочешь найти виновного, ищи, кому это выгодно. И задумаешься поневоле: кому убыток и кому барыш Хлебникова врагом малевать? Вообще — кому убыток, кому барыш советских людей врагами малевать? Если по навету темных доносчиков мы наши кадры, золотых наших советских людей, попусту трепать будем, выбивать из строя, озлоблять, — кому убыток, кому барыш? За каждым таким несправедливо обиженным семья стоит, жены, матери, сыновья, дочери... Их тоже считайте. А друзья? Па них тень не косит? Кому барыш? Кому хотите — только не нам с вами, товарищ партследователь, не партии нашей и не нашему правительству. (Пауза). Верно говорю?
Малютина. Говорите верно, только взад-вперед ходите, у меня уже в глазах рябит.
Черногубов. Волнуюсь. (Сел).
Малютина. Ну, легче вам, так ходите. Пожалуйста.
Черногубов вновь начинает шагать.
Но вот в данном конкретном случае. Если у Хлебникова есть ошибки...
Черногубов. Поправляй, наказывай, только губить зачем?
Малютина. А вот вчера была у меня секретарь партбюро главка...
Черногубов. А... Дергачева? (Махиул рукой).
Малютина. А что, разве не производит она впечатления честного коммуниста? И, по-моему, человек она вовсе не злой.
Черногубов. Смотря в чьем фарватере следует. Сейчас добра не жди: она за тем идет.
Малютина. О ком вы?
Черногубов. Изучали дело, думаю, догадаться не штука. С ним бы, голубчиком, в тыл противника, как на Украине говорят, — нема дурных!