Древнее сказание
Шрифт:
— И я не советовала бы тебе идти туда, Яруха! Ты ведь знаешь, как над тобой все смеются.
— Этого я не боюсь, — отвечала старуха. — Когда огни погаснут, когда ночь наступит… который-нибудь и поцелует меня, прижмет к груди… вспомню молодые годы…
— А что же ты делала в молодые годы? — спросила Живя.
— Я-то? Я? Разве ты не знаешь? — переспросила Яруха. — Королевич увез меня… повел к себе, в свои чертоги, а стены там были золотые… В саду росла яблоня и давала яблоки душистые… У ее подножия протекал животворящий ручей… Я семь лет
Яруха замолкла. Немного погодя, она прибавила:
— А ты, Дива, не ходи на Купалу!..
Дива улыбнулась; Живя подала ей свою руку. Яруха смотрела на них и качала головой.
— Родные две ручки, сестры-ручки, — бормотала старуха, — а судьбы их разные… Где одной до другой?!..
— А которою из нас двоих хотела бы ты быть? — спросила Живя.
— Ни той, ни другой, — смеясь, отвечала Яруха, — снова жить, снова плакать, снова пользоваться молодостью, чтобы ее потерять!.. О, нет! Нет!.. Ни белой, ни черной не хочу я судьбы… Нет!.. Лучше чарочку меда, а потом сладкий сон, золотой сон, а там хоть бы и не проснуться. В чарке меда столько счастья, сколько его уже нет на всей земле… А ты не ходи на Купалу.
Красавицы начали смеяться над полуошалевшею старухою. Она смеялась вместе с ними.
Яруха снова взяла руку Дивы в свои руки и всматривалась в нее.
— Полюбил он тебя страстно! — начала она.
— Кто?
— Не знаю! Красивый парень, молодой, богатый… Эй, не ходи на Купалу!
— Но с нами будут братья и вся семья. Что же нам могут сделать? — воскликнула Живя.
— Разве я знаю! В такой день чудеса творятся! Иногда братья подерутся, иногда чужие люди полюбят друг друга… Да, в день Купалы чудеса творятся!.. Ой, жаль, что только раз в году такая ночь бывает! Ой, ой… я бы целый год песни пела, мед пила и прыгала через огонь…
Яруха развязала свой мешок и начала в нем шарить. Там были пучки разного зелья, связанные тряпками, камешки, семена и корешки. Старуха умела лечить, она заговаривала разные болезни, вязала их, развязывала… В эту минуту, однако, она искала не лекарств. В мешке был у нее кусок сухого калача, весь покрытый пылью; она вынула его, осмотрела, почистила немного, взяла из корзины сыроежку и стала есть.
Дива придвинула к ней свою корзину. Старуха с жадностью глотала один гриб за другим.
— Зайди к нам в хижину, дадим тебе чего-нибудь горячего…
— Не могу, — пробормотала старуха, — ноги болят, а поле, где будут гореть наши огни, далеко… Днем еще беды нет, но идти ночью и встретиться с голодным волком или оборотнем — брр!..
Она покачала головою.
— А там, где соберутся молодые парни, — продолжала Яруха, — я должна быть… Раз в год только я становлюсь молодой… Ой, долго ждать, долго ждать…
Старуха запела какую-то песню. Наевшись досыта
— По вашей милости я подкрепила свои силы…
Вдруг Яруха начала тревожно оглядываться по сторонам.
— Тут чужой! Я слышу чужого!
Точно зверь, она вдыхала в себя воздух и водила глазами вокруг себя. Действительно, в нескольких шагах от них стоял Зносек с окровавленным лицом. Девушки встали и хотели бежать; Яруха посмотрела на Зносека.
— Э, — сказала она, — нечего вам бояться. Знакомый человек! Должно быть, порядком напился медку, и ему захотелось скитаться по лесу; ветвь выколола ему глаз, и он окровавил себе голову!
— Яруха! — крикнул Зносек, не двигаясь с места. — Спаси меня, дай зелье!
Дива и Живя, увидев израненное лицо Зносека, вместо того, чтобы бежать от него, остановились за деревом, у которого сидела Яруха.
— Иди-ка сюда! Посмотрим! — позвала его старуха. Зносек, закрывая глаз или, вернее, то место, откуда выплыл его
глаз, едва добрел до дерева и упал на землю. Яруха осмотрела его голову.
— Зачем тебе понадобилось целоваться с дикой кошкой? — спросила она. — Зачем тебе было заводить с ней дружбу?
Она положила его голову к себе на колени и открыла ему глаз.
— А глаз?… Э, брат, стрела в глаз попала! — воскликнула Яруха. — Куда ты ходил пировать? Хорошо же тебя угостили, хорошо! Будешь всю жизнь свою помнить…
Старуха как-то странно хохотала и начала рыться в своем мешке.
Живя, сжалившись над страдающим человеком, оторвала кусок своего передника и передала его старухе. Яруха взяла кусок полотна, сорвала какую-то траву, но не торопилась обвязывать рану Зносеку, скрежетавшему зубами от боли.
— Конечно, и хромого волка, если он просит, следует спасти, — проговорила она. — Но ты, Зносек, и того не стоишь: немало ты уморил людей… Кто знает, может статься, когти дикой кошки исправят тебя… Сообрази только хорошенько, парень, да возьми меня себе в жены, мы отправимся вместе в аистово гнездо и будем хозяйничать. Ты будешь мне приносить зеленых лягушек, а я буду тебе песни петь…
Яруха смеялась и обкладывала ему голову листьями и травой, затем обвязала ее белым полотном.
— Говори же, где ты был? Чем перед тобой кошка провинилась? Зносек вместо ответа, зашипел от боли.
— А глаз мой как? — спросил Зносек.
— И не думай о нем… потому что его нет, — сказала Яруха, — а новый глаз нелегко вставить… От животворящей воды вырастает, это правда, но где же эта вода. Змея сидит у ключа… дракон летает над ним… семь годов нужно идти к нему… а семь еще под гору взбираться…
Живя, заметив, что старуха своими дрожащими руками не может справиться с полотном, которым она хотела повязать голову Зносеку, подошла к ним, наклонилась и ловко завязала полотно. Зносек поднял на нее единственный свой глаз, но в нем было больше гнева и бессильной злобы, чем благодарности за ее сострадание.