Древние тюрки

Гумилев Лев Николаевич

Жилище. Историку следует избегать очень опасной методологической аберрации, заключающейся в стремлении отыскивать в культуре другого народа те черты, которые нам представляются значительными, и при отсутствии их считать данный народ примитивным. Так, народы Европы и Передней Азии, переходя на ступень цивилизации, строили города, архитектура которых достойна изумления и восхищения. Тюркюты домов не строили и садов не разводили, так как холодный климат заставил бы их покинуть эти города, как только будет сожжен весь сухой лес поблизости. Однако никем не доказано, что каменная лачуга или глиняная мазанка есть высшая форма жилища по сравнению с войлочным шатром, теплым, просторным и легко переносимым с места на место. Для кочевников, тесно связанных с природой, жизнь в таком шатре была не прихотью, а необходимостью. Летом степь выгорает и скот должен пастись на джейляу — альпийских лугах, которые располагаются на склонах Тянь-Шаня, Алтая, Хангая, Хэнтея. Зимой же на горах выпадает много снега и стада возвращаются в равнины, где снеговой покров тонок и скот добывает из-под него сухую, весьма питательную траву.

При подобном быте переносное жилище является наилучшим.

Что же касается удобств юрты, то я передаю слово великому китайскому поэту

Бо Цзюй-и, посвятившему юрте прекрасное стихотворное описание. Этот источник опубликован Лю Мао-цзаем [248] (приводится ниже в стихотворном переводе, выполненном с немецкого подстрочника).

ГОЛУБАЯ ЮРТА Шерсть собрали с тысячи овец, Сотни две сковали мне колец, Круглый остов из прибрежных ив Прочен, свеж, удобен и красив. В северной прозрачной синеве Воин юрту ставил на траве, А теперь, как голубая мгла, Вместе с ним она на юг пришла. Юрту вихрь не может покачнуть, От дождя ее твердеет грудь. Нет в ней ни застенков, ни углов, Но внутри уютно и тепло. Удалившись от степей и гор, Юрта прибрела ко мне на двор. Тень ее прекрасна под луной, А зимой она всегда со мной. Войлок против инея — стена, Не страшна и снега пелена, Там меха атласные лежат, Прикрывая струн певучих ряд. Там певец садится в стороне, Там плясунья пляшет при огне. В юрту мне милей войти, чем в дом, Пьяный — сплю на войлоке сухом. Очага багряные огни Весело сплетаются в тени, Угольки таят в себе жару, Точно орхидеи поутру; Медленно над сумраком пустым Тянется ночной священный дым, Тает тушь замерзшая, и вот Стих, как водопад весной, течет. Даже к пологу из орхидей Не увлечь из этих юрт людей. Тем, кто в шалашах из тростника, Мягкая зима и то горька Юрте позавидует монах И школяр, запутанный в долгах. В юрте я приму моих гостей, Юрту сберегу я для детей. Князь свои дворцы покрыл резьбой, — Что они пред юртой голубой! [249] Я вельможным княжеским родам Юрту за дворцы их не отдам.

248

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 471–472.

249

Кок-Кюйме (см.: Маргулан А. Х. Казахская юрта и ее убранство // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. М., 1964. С. 9).

Китайский поэт описывает обыкновенное жилище, в каком мог жить кочевник среднего достатка. Ханская же юрта поразила воображение даже Менандра Протектора, придворного византийского императора, видавшего покои Влахернского дворца. Он описывает шатер с золотым троном, который был так легок, что его могла тащить одна лошадь; другой шатер — «испещренный шелковыми покровами», третий — где стояли позолоченные столбы и золотые павлины поддерживали ложе хана [250] . Вся эта роскошь не могла до нас дойти; дерево и меха истлели, золото и серебро перелиты, оружие заржавело и превратилось в пыль. Но письменные источники пронесли сквозь века сведения о богатой и неповторимой культуре, и они заслуживают большего доверия, чем немногочисленные археологические находки.

250

Менандр. С. 377–379.

Положение женщин. Пастушеское хозяйство, ведомое отдельной семьей, обычно предполагает патриархальные отношения [251] , и, видимо, тюркюты не представляли исключения. Инициатива сватовства принадлежала мужчинам, и «по смерти отца, старших братьев и дядей по отцу женятся на мачехах, невестках и тетках» [252] . И это свидетельство подтверждается, так как после смерти Нили-хана его брат Поши-тегин унаследовал вместе с троном жену покойного — китайскую царевну Сянь-ши. Наследование жен у кочевых народов имело двойной смысл. Во-первых, в дом, точнее, в юрту приходила новая работница, а в тех условиях это было всегда полезно. Во-вторых, обычай предусматривал охрану прав вдовы, так как новый муж должен был заботиться о ней и защищать ее как свою жену. Весьма возможно, что брак не всегда был фактическим, но тем не менее вдова не оказывалась покинутой на произвол судьбы.

251

Л. Т. Морган. Древнее общество С. 134.

252

Бичурин Н. Я. Собрание сведений Т. I. С. 230; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 334–335; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 42.

Отношение к женщине было подчеркнуто почтительным, рыцарским. Сын, входя в юрту, кланялся сначала матери, а потом отцу [253] .

В орхонской надписи с наибольшим пафосом описан бой, в котором Кюль-тегин отстоял орду, где оставались родственницы, которым грозила смерть [254] . У тех народов, где женщины бесправны, как, например, у патанов Гиндукуша, враги их не убивают.

Наследование жен и приведенный текст надписи предполагают полигамию, но даже это не делало тюркютскую женщину бесправной. Если даже положение женщины можно считать зависимым, то влияние ее на мужа подчеркивает Табари, который пишет, что «у турок всего можно добиться через женщин» [255] . Происхождению по линии матери придавалось большое значение. Так мотивом отстранения от престола царевича Торэмена было «низкое происхождение» его матери. Это был, конечно, только предлог, уловка его политических противников, но любопытна аргументация. Право, вообще очень строгое и жестокое, охраняло женщину: изнасилование замужней женщины каралось смертью, соблазнитель девушки должен был немедленно жениться на ней [256] . Любопытно, что изнасилование поставлено рядом с самыми тяжелыми преступлениями: восстанием, изменой, убийством, и похищением спутанной лошади, что в условиях степи часто влечет смерть обокраденного, тогда как простая кража наказывалась лишь десятикратным штрафом в пользу потерпевшего, а за членовредительство в драке полагалась пеня.

253

WIeger L. Textes historiques. Hien-Hien. 1905–1907. P. 1673.

254

Малов С. Е. Памятники…, 1951. С. 42–43.

255

Tabari. Chronique II. P. 302.

256

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 333.

Наконец, весьма достопримечателен обычай, сведения о котором дошли до нас лишь потому, что он в эпоху Тан был перенят у тюркютов студентками музыкального училища в Чанъани. Девушки со сходными вкусами торжественно заключали между собой братский союз, причем число членов достигало 14–15, но не меньше 8–9 девушек. Эти девушки называли друг друга братьями, а если юноша женился на какой-либо из них, то он получал женское имя и подруги ходили к новобрачным «отведать невесту», т. е. мужа. Молодая жена не ревновала к своим «братцам», но с членами других женских «братств» такая связь не допускалась [257] .

257

Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten…, S. 468.

Я не берусь в данном исследовании решать вопрос о происхождении группового брака у тюркютов, но полагаю, что само наличие его исключает вопрос о приниженном положении женщины в VI–VIII вв. [258] . Думается, что ограничение прав женщины в кочевом мире — явление позднее и, возможно, связанное с тем общим упадком, который постиг Срединную Азию в послемонгольский период.

Глава VII. РЕЛИГИЯ ТЮРКЮТОВ

258

Высокое положение женщины у тюрок в доисламское время отмечалось неоднократно [см.: Кононов А. Н. Родословная туркмен С. 104 (приведена литература вопроса по более поздней эпохе — X–XV вв.)].

Основные сведения о древней религии тюркютов, дошедшие до нас, содержатся в китайских летописях «Вэйшу» и «Суйшу». Сведения эти весьма противоречивы и по краткости своей на первый взгляд малопонятны.

«Вэйшу» отмечает следующие обряды тюркютской религии: «1) Вход в ставку [хана] с востока из благоговения к стране солнечного восхождения; 2) ежегодно со всеми вельможами приносит жертву в пещере предков; 3) в средней декаде пятой луны собирает прочих и при реке приносит жертву духу неба; 4) в 500 ли от Дугинь на западе есть высокая гора, на вершине которой нет ни деревьев, ни растений, называется она Бодын-инли, что в переводе значит: дух покровитель страны» [259] .

259

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 230–231; Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 335.

«Суйшу», составленная на 50 лет позднее (в 30-х годах VII в.), не приводит вышеперечисленных сведений, вместо этого там сказано: «Почитают чертей и духов и верят колдунам» [260] .

Как примирить эти совершенно противоположные версии, из которых первая полна внутренних противоречий? В ней причудливо сочетаются культ солнца < 1), культ предков (2), культ «Духа неба», который в отличие от культа предков — достояние народа, а не вельмож (3), и культ горы (4). Надо признать, что китайский источник отнюдь не разрешает вопроса.

260

Julien S. Documents…, Vol. 3. P. 353; Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 230–231.

Сведения «Суйшу» нисколько не яснее: китайское слово «ху» означает лекарь, волхв и колдун [261] . С кем мы имеем дело в данном случае, из текста непонятно, равно непонятно и то, что представляют собой те духи, которым поклонялись тюркюты: духи ли это предков (кормос) или духи природы (тос). Разбору этих загадочных текстов и будет посвящена настоящая глава.

Основная проблема формулируется нами так: во что веровали древние тюркюты, и представляет ли их религия стройную концепцию или является смещением разных верований, а если так, то каких?

261

Бичурин Н. Я. Собрание сведений…, Т. I. С. 270–271.