Древний инстинкт
Шрифт:
– Ты боялся, что я полечу в Москву… – Она сглотнула и закашлялась, видимо, у нее от волнения сделалось сухим горло. – Ты думал, что я все еще думаю о нем и что в такой момент захочу быть с ним? Или… – Голос ее вдруг приобрел твердость, и в нем появилось что-то от здоровой досады и злости. – Ты подумал, что теперь, когда он остался один, овдовел, у меня появился шанс снова быть с ним? Ты так подумал? И поэтому что-то сделал с компьютером, чтобы я не смогла получать письма?
Смысла не было отвечать, она и так все поняла.
Лена резко поднялась, чуть не уронив маленький плоский ноутбук, переложила его осторожно на постель и, вздохнув и словно приходя
– Ты думал, что я с тобой тут пьянствую и трахаюсь, а как вернемся в Москву, так я примусь за Бессонова? Так, значит, ты обо мне думал?
И она вдруг кинулась к нему (он вовремя успел перехватить ее сжатые в кулачки кисти), совсем как тогда, когда он показал ей коробку из-под шоколада с деньгами от Бессонова, забилась в его руках, замычала.
– Ты думаешь, что мне от тебя нужна была только эта вилла? Да я могу ее спалить, прямо сейчас… Где зажигалка? – заорала она, бросаясь к двери и хлопая ею. Русаков побежал следом, боясь, что она, охваченная гневом (от которого у него на спине от удовольствия вздыбилась шерсть!), и правда еще подожжет что-нибудь. Он перехватил ее на кухне, прижал к себе.
– Ну все, успокойся…
От волос Лены пахло морем, солнцем, и он все еще боялся поверить в то, что ошибся в ее реакции на все те идиотские письма, прилетевшие из Москвы сюда, в маленький и слишком тесный для такого количества глупости и бестактности ноутбук.
– Если бы только знала, как я боялся, что ты улетишь туда, к нему…
– Но мы же… мы же с тобой обо всем договорились, мы же стали другими, Русаков… Как ты мог так обо мне подумать? Но как ты мог догадаться заранее, что она умрет?
– Мы все знали, что она не выживет, у нее была тяжелейшая форма воспаления легких плюс огромная потеря крови. Когда ее везли на «Скорой» с выкидышем, машина попала в пробку. Удивительно, как ее довезли вообще живую. Ты многого о ней не знаешь. Оля выпивала в последнее время. Не думаю, что жизнь с Бессоновым оказалась для нее спасением. Они оба были несчастны.
– Послушай, я должна тебе что-то сказать. Никогда не говорила, потому что была уверена – эта тема больше не всплывет. Но раз так все случилось… Володя, Бессонов для меня больше не существует. Согласись, что у меня было достаточно времени, чтобы разобраться в том, что с нами со всеми произошло. И тебя я полюбила не за то, что ты делал мне перевязки и кормил с ложечки, хотя и это сыграло свою роль, а за то, что ты здесь, у меня на глазах, показал себя таким, какой ты есть на самом деле, естественный, обыкновенный, без закидонов, и вот в такого, нормального, из мяса и крови, из кожи и волос, Володю Русакова я и влюбилась. По уши, понимаешь? Просто в мужчину. Не знаю уж, зачем ты держал при себе этого глянцевого Макса, может, чтобы проверить меня, но он и в подметки тебе не годится, понимаешь? И дело не в мускулах и внешности фотомодели. Мне трудно тебе это объяснить…
Не мог же он признаться ей, что присутствие Макса придавало ему сил, что, если бы не было Максима, он бы, может, не смог действовать с таким напором и так уверенно, как действовал. Что он, Русаков, при всем своем положении доктора и покровителя боялся ее. И что Роза это отлично понимала, советуя ему в компаньоны Макса…
Лена же не могла признаться ему в том, что провела первую после своей болезни ночь, к сожалению, не с ним, о чем очень жалела. С другой стороны, брат Моники заставил ее поторопиться со своим решением, спровоцировал ее на другой, еще более отчаянный, хотя и ожидаемый поступок… Не переспи она с этим парнем, может, Русаков до сих пор добивался бы
– Все равно не могу представить себе твою реакцию… – Он решил пойти до конца и выяснить, намерена ли она в Москве встречаться с Бессоновым. Он места себе не находил, когда думал об этом.
– А ведь ты извелся весь… – догадалась она. – Значит, так. Моя реакция. Даже и не знаю. Поплакала бы, наверное, потому что помню Олю как подружку. Как она навещала меня в больнице. Как любила Собакина… Татьяна вот тут пишет, что этот режиссеришка тоже был на похоронах. Она же мне в красках все описала, всю церемонию. В ее письме чуть ли не весь список присутствующих. И Макс здесь, потому я все и поняла… А вот что за дети с Дмитрием были? Неужели ее дети?
– Теперь хотя бы понятно, почему она так поступила…
– А как она, собственно, поступила? – Лена прошлась по кухне, достала из холодильника сок. – Будешь? Так вот. Никак она не поступила. Мужчину вообще невозможно заставить жениться. Даже если бы это были его дети. А ведь они прожили целый год! Значит, пока меня в квартире не было, они и снюхались. Как две голодные собаки. Противно, но это жизнь. Подошли друг другу в койке. Причем в моей койке. Я всегда знала, что на чужом несчастье собственного не построишь. Мне неприятно об этом говорить, но пойми, я под впечатлением.
– Ты хочешь встретиться с ним?
– Зачем? Я выхожу замуж, у меня своя жизнь, у него – своя. Захочет меня увидеть, пусть сам ищет встречи… Но я обещаю тебе, что, если он позвонит или приедет, обязательно тебе все расскажу. Ты не переживай. Я же теперь с тобой, и мне больше никто не нужен.
И тут вдруг она расплакалась, как девочка.
– А Олю, эту поросятину, все равно жалко. Дурочка, рассказала бы мне, что у нее двое детей, я бы ей такого жениха нашла… И ей бы тогда не пришлось отбивать у меня… Представляю, как ей трудно жилось.
Русаков подошел к ней и обнял. Оставалось только отдать телефон. Но не сейчас. Еще рано. Вот вернутся домой, все утрясется, тогда и отыщется телефон с номером, оставленным ей покойной Олей.
Глава 16
Он приснился Лене через неделю после ее свадьбы – во сне позвонил ей по телефону. Она сразу узнала его голос. Странно, подумала она, к чему бы это… Обидно, но она так и не поняла, что он ей сказал.
Было девять утра, но она уже давно была на ногах. Русаков уехал в клинику, Лена же бродила по квартире, находя все новые и новые, не замеченные раньше свадебные подарки и никак не решаясь заняться по-настоящему уборкой. Ей предстояло самой найти место каждой вещи, рассортировать все по шкафам, полкам в гардеробной, в кухне, прихожей и кладовке. Занятие было, с одной стороны, приятным, с другой – нудным. Она надела рубашку Русакова, чтобы постоянно чувствовать его рядом, включила музыку и притащила из кладовки стремянку. Самое ее большое волнение, о котором никто даже не догадывался, была задержка, которой так радовался ее муж. Лена же, в ужасе, что она могла забеременеть от брата Моники, уже представляла себе светловолосого голубоглазого малыша, которого Русаков в силу своей любви к ней и природного чадолюбия всю свою жизнь будет носить в зубах, даже и не подозревая, что воспитывает чужого ребенка. Когда же с опозданием почти в месяц она убедилась в своей ложной тревоге, в глазах ее стояли слезы счастья. А какой стон облегчения она исторгла! На радостях встретилась с Татьяной и угостила ее обедом в японском ресторане. Русаков же готов был плакать от отчаяния. И вот – снова задержка, теперь уже желанная, и, наконец, ровное и радостное течение счастливой супружеской жизни. Может, на этот раз внутри ее пустил корни маленький «русачок»? Или «русачка»?