Древний Рим
Шрифт:
Я. Йорданс. Пан и Сиринга. Брюссель
Когда стало наблюдаться общее падение нравов? У античных авторов на сей счет разные мнения. По словам Страбона, Фабий Пиктор считал, что римляне впервые вкусили роскошь (или, как он выражается, «попробовали богатства») еще во времена 3-й Самнитской войны. После этого, т. е. примерно к 201 г. до н. э., после 2-й Пунической войны и поражения Филиппа Македонского, они стали проявлять склонность к менее строгому образу жизни (Валерий Максим). Тит Ливий полагал, что привычку к расточительности занесло в Рим войско после возвращения из глубин Азии, где оно оккупировало богатые страны (187 г. до н. э.). Полибий относит исчезновение былой скромности и бережливости римлян ко времени войны с Персеем (168 г. до н. э.). Посидоний и Саллюстий датируют начало эпохи упадка с разрушения Римом Карфагена (146 г. до н. э.). Иные относят дату начала эры де-градации и упадка Рима к длительному периоду (II в. до н. э. – II в. н. э.). Вероятно, они правы: сей процесс был длительным и постоянным.
Гробница
Вот как объяснял истоки начавшейся деградации Рима Гай Саллюстий Крисп в его «Войне с Югуртой». Римский историк писал: «Заметим, что привычка к разделению на враждующие страны со всеми дурными отсюда последствиями возникла в Риме лишь немногими годами ранее, и породили ее праздная жизнь и обилие тех благ, которые люди ценят всего выше. И правда, вплоть до разрушения Карфагена римский народ и сенат вели дела государства дружно и спокойно, не было меж гражданами борьбы за славу и господство: страх перед врагом поддерживал добрые порядки в городе. Но стоило сердцам избавиться от этого опасения, как место его заняли разнузданность и высокомерие – успех охотно приводит их за собою. И вышло так, что мирная праздность, о которой мечтали в разгар бедствий, оказалась хуже и горше самих бедствий. Знатные мало-помалу обратили в произвол высокое свое положение, народ – свою свободу, всяк рвал и тянул в свою сторону. Все раскололось на два стана, и государство, которое прежде было общим достоянием, растерзали на клочья. Преимущество, однако же, было на стороне знати – по причине ее сплоченности, силы же народа, разрозненные, раздробленные меж многими, преимущества этого не имели. Произволом горстки людей вершились мир и война, одни и те же руки держали казначейство, провинции, высшие должности, славу, триумфы, а народ изнемогал под бременем военной службы и нужды. А между тем как командующие со своими приближенными расхищали добычу, солдатских родителей и малых детей сгоняли с насиженного места, если случался рядом сильный сосед. Так бок о бок с мощью явилась алчность, безмерная и ненасытная, она сквернила и крушила все, ни о чем не тревожилась и ничем не дорожила, пока сама не сломала себе шею». Пока приходилось сражаться с грозным противником, пока страх и инстинкт выживания скреплял интересы всех римлян прочнее дружбы и законов, Рим, как и СССР, являл собой единое сплоченное государство. Когда же исчезла внешняя угроза, началась ничуть не менее страшная внутренняя война за обладание всем, чем владел Рим. И тут уж не было среди соперников ни друзей, ни врагов, ибо каждый в силу животной стадности старался у другого вырвать кусок, захватить земли, ценности, рабов, поместья.
Жены. Росписи виллы в Боскореале
Бесконечные войны существенно изменили экономику Италии, да и армии Ганнибала нанесли огромный ущерб. Сель-ское хозяйство приходило в упадок. Дешевый привозной хлеб сделал нерентабельным производство хлеба в самой Италии. Хотя тут стоит вспомнить и замечание Вебера о том, что «Рим никогда с того времени, как он вообще был полисом, не был вынужден и не был в состоянии жить продуктами собственного земледелия» (обрабатываемая для получения хлеба площадь, видимо, составляла около 15 %). К тому же войны отвлекали производительную часть граждан от дел. Знать жила в роскоши, а значительная часть населения бедствовала. В одном только Риме насчитывалось около 150 000 безработных. Их власти содержали так сказать на общественный счет. Примерно столько же людей, если не больше, работали только до обеда. Всех их приходилось как-то успокаивать, отвлекать от самых насущных, острых проблем, чтобы они не возникали и не задавали вопросов. Цезарь признал право масс на хлеб и зрелища. Сатирик Ювенал (ок. 60—140 гг. н. э.) по этому поводу возмущенно писал: «Этот народ уж давно, с той поры, как свои голоса мы не продаем, все заботы забыл, и Рим, что когда-то все раздавал: легионы, и власть, и ликторов связки, сдержан теперь и о двух лишь вещах беспокойно мечтает: хлеба и зрелищ!» Чиновники должны беспрекословно следовать этим правилам.
Сатирик Марциал в одной из эпиграмм говорил, что жена одного из преторов была вынуждена даже подать на развод из-за огромных расходов, которые вынужден был нести ее муж. Дело в том, что должность мужа и предъявляемые к ней требования катастрофически отразилась на бюджете семьи: «Знаю: он претором стал, и обошелся б его мегалезский пурпур в сто тысяч, как ни скупилась бы ты на устроение игр; тысяч бы двадцать еще пришлось и на праздник народный». Но чиновникам часто просто некуда было деваться. Ведь их судьба и карьера, а зачастую и сама жизнь находились в руках императора. К тому же порой расплата за неудачное или же бедно организованное чиновником зрелище была чрезвычайно суровой. Калигула (37–41 гг. н. э.) приказал одного непонравившегося ему надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями несколько дней подряд бить цепями у него на глазах. Беднягу умертвили только после того, как все почувствовали «вонь гниющего мозга» (Светоний). После устроенных Августом с присущим ему размахом игр все его преемники (кроме Тиберия) стали соревноваться друг с другом в организации гладиаторских игр. Ради рекламы и сохранения политического лица чиновник должен был залезать в долги и в собственный карман (особенно после ликвидации государственных доплат организаторам игр при Августе). Всех превзошел император Траян (98—117 гг. н. э.), зрелища которого многие сравнивали с забавами самого Юпитера. Причем эти забавы зачастую сопровождались массовой бойней людей и зверей.
Раненый лев
Народ получил бесплатный доступ на форум, но он жаждал крови и зрелищ. Те становились все более кровавыми и жестокими. Как все изменилось. Когда-то, еще в цензорство Катона Старшего (184 г. до н. э.), знатного римлянина Л. Квинкция Фламинина (консул 192 г. до н. э.) наказали за неоправданную жестокость, так как он позволил поступок, порочащий честь Рима. Проконсул Фламинин за обедом (по просьбе блудницы, которая никогда не видела, как обезглавливают человека) убил одного из осужденных. Его обвинили в оскорблении величия римского народа. Расказанный Ливием эпизод указывает на то, что в старые времена римляне все же старались не допускать излишней жестокости. Теперь же убивали десятками и сотнями открыто – на глазах у народа. Рим перестал стесняться палачества и рукоплескал палачам… Стоит упомянуть и о том, что число праздничных дней в году возросло во II в. н. э. до 130, то есть фактически удвоилось по сравнению с эрой республики. Римляне увлеклись зрелищами. Почти весь Рим собирался в огромном цирке на 200 000 мест. Азарт бегов был непонятен умным и просвещенным людям. «Не понимаю, – недоумевал писатель Плиний Младший, – как можно увлекаться таким скучным зрелищем».
Схватка гладиаторов со львами на арене
Если бы их еще привлекала быстрота коней или искусство людей, то в этом был бы некоторый смысл; но они благоволят тряпкам, тряпку любят, и если бы во время бегов в середине состязания «этот цвет перенести туда, а тот сюда, то вместе с ней перейдет и страстное сочувствие людей». И далее Плиний продолжает: когда смотрю на тех людей, что увлечены столь пошлым и пустым делом, я испытываю огромное удовлетворение от того, что я им не охвачен. Пока чернь и те, кто считают себя серьезными, отдают время безделью, я с огромным наслаждением отдаю весь свой досуг литературе. Увы, оказалось, что куда легче привлечь диких животных звуками лиры, как это делал некогда Орфей, чем обратить взоры иных людей на высокую литературу, историю или философию. Гортензию, создателю поэмы о воспитании диких животных, впору было бы написать поэму о том, как можно перевоспитывать римлян, ведущих себя подобно диким тварям. Нам невольно вспомнился историк Тимей, который, описывая жизнь римского народа, считал (как и Варрон), что и само название Италии произошло от греческого слова, означающего «рогатый скот» (которого тут всегда множество). Впрочем, известна и другая версия: страна была названа по имени быка Итала, якобы перевезшего Геракла из Сицилии.
Забавы богаче
Всевозможные эксцессы, насилия среди толп становятся явлением обычным. Возмущения были вызваны тяжелым экономическим положением, жалобами на высокие «цены съестных припасов и озлоблением против действительных или мнимых виновников этих высоких цен». Голод и бунт идут за неурожаем. В столице выросло число различного рода «параситов», то есть людей, живущих за чужой счет. Плутарх считал, что они принадлежат к самым вредным членам общества. Паразиты развращают молодежь, подавая ей дурной пример того, как можно безбедно существовать, не трудясь вовсе. Плавт описывает паразита, как непременного спутника греческой культуры, переселившегося в Рим. Лукиан в своих знаменитых сатирах вывел бессмертный тип. Этим господам нужны лишь сытный «хлев» и зрелища. Но разве не так же столичную публику Петербурга и Москвы балуют различного рода зрелищами? Не для того ли, чтобы эта толпа забыла, у кого в руках несметные богатства величайшего в мире государства! И разве наши богачи, жалеющие дать крупицу богатств на литературу и науку (и при этом охотно тратящие миллиона на особняки, любовниц, собак, лошадей), не напоминают вам скрягу из комедии Плавта «Клад» или из мольеровского «Скупого», того скупого, что, как известно, платит дважды, второй раз головой?
Вспоминаются и острые слова Шарля Монтескье из труда «О духе законов»: «Чтобы победить внушаемую климатом лень, законы должны были бы лишить людей всякой возможности жить не работая. Но на юге Европы они действуют в обратном направлении: они ставят людей, желающих быть праздными, в положение, благоприятствующее созерцательной жизни, и связывают с этим положением огромные богатства. Эти люди, живя в таком изобилии, которое даже тяготит их, естественно, уделяют свои излишки простому народу. Последний утратил собственность; они вознаграждают его за это возможностью наслаждаться праздностью; и он в конце концов начинает любить даже свою нищету». В самом деле, а есть ли разница? У них была Коммодиана, у нас – комедиана! Комедия, которая на глазах у всего мира превращается в трагедию.
Во времена Римской республики существовал закон, осуждавший роскошь, сурово наказывавший тех, кто решился бы бросить вызов общественному мнению. Среди предметов позволялось иметь только солонку и жертвенную чашу из серебра. Один из знатных сенаторов даже лишился своего места только за то, что у него оказалось серебряной посуды на 10 фунтов. Но времена изменились, и вот даже у народного трибуна Марка Друза (слуги народа) серебряной посуды накопилось более чем на 10 тысяч фунтов. Это были баснословные деньги. При диктаторах и императорах богатство знати стало и вовсе вызывающим, но это воспринималось уже в порядке вещей. Богатые люди не считались с затратами, желая блеснуть богатством. Они платили бешеные деньги за серебряные и золотые вещи (при этом стоимость работ часто превосходила в 20 раз стоимость самого материала). В домах римской знати скапливались немыслимые сокровища. Так, у Тита Петрония был ковш, которым черпали вино из кратер, стоимость которого равнялась 350 000 золотых рублей.
Серебряная посуда времен цезаризма
Правда, одно время Катон Цензор попытался остановить сей процесс. Он даже изгнал из сената многих сторонников неумеренной роскоши, в том числе Луция Квинтия, бывшего консула, и брата знаменитого «освободителя» Греции – Тита Фламинина. Пострадали и некоторые известные всадники – у брата Сципиона Африканского был отнят equus publicus. Но наибольшую (и почти скандальную известность) имели в обществе шаги Катона, направленные против роскоши, спекуляций, наживы. Он увеличил налоги на богатство, настоял на повышении цен на женские украшения, одежду, богатую домашнюю утварь, высоко поднял цену откупов и т. д. Плутарх подчеркивает, что этими своими действиями он заслужил особую ненависть богатых людей. Однако – и это следует помнить и нам – эти решительные меры завоевали ему глубокую признательность народа.