Древняя Русь и славяне
Шрифт:
Рис. 6. Разделы Франкской державы по завещаниям Карла Великого (806 г.) и Людовика Благочестивого (817 г.)
Никаких распоряжений относительно императорского титула или какого бы то ни было иного, пусть только формального, сеньората старшего из братьев, а именно Карла, документ не содержит. Удел Карла отличался, однако, тем, что включал в себя целиком всю прежнюю Франкию в узком смысле в обеих ее половинах – западной (Нейстрия) и восточной (Австразия). Это обстоятельство может показаться принципиальным, так как предыдущий раздел между самим Карлом Великим и его братом Карломаном после смерти их отца короля Пипина III в 768 г. оставлял (если не говорить о деталях) Австразию за Карломаном, а Нейстрию – за Карлом, то есть воспроизводил раздел в предыдущем поколении Каролингов: между старшими сыновьями умершего в 741 г. Карла Мартелла – Карломаном и Пипином (будущим Пипином III) [95] . Однако Карл Великий вовсе не имел идеи неделимости Франкии в узком смысле, как можно было бы подумать; это видно из его распоряжения, что в случае ранней смерти его сына Карла королевство последнего делится между братьями Пипином и Людовиком по границе раздела 768 г. между Карломаном и Карлом [96] . То, что в основе «Размежевания королевств» лежала традиционная идеология corpus fratrum видно еще и по следующему факту: заботу о судьбе папства император возлагал на всех троих сыновей совокупно [97] (хотя Рим и вся Папская область находились в уделе Пипина), причем особо оговаривал, что границы уделов проведены им именно так, а не иначе, еще и с тем, чтобы Карл и Людовик, владея соответствующими перевалами через Альпы, имели удобную возможность при случае прийти на помощь Пипину [98] .
95
Einh. 3. Р. 6.
96
Div. regn. 4. Р. 127–128.
97
Ibid. 15. Р. 129.
98
Ibid. 3.
В этом отношении весьма замечателен резкий контраст «Размежевания» Карла Великого с аналогичным документом его сына и преемника императора Людовика Благочестивого (814–840). Оказавшись единоличным наследником империи (упомянутые выше Пипин и Карл умерли еще при жизни отца, в 810 и 811 гг. соответственно), Людовик в 817 г., вскоре после восшествия на престол, в свою очередь издал завещание, которое упорядочивало взаимоотношения между тремя его сыновьями – Лотарем, Пипином и Людовиком. По этому завещанию, получившему название «Устроение империи» («Ordinatio imperii»), Лотарь, будучи старшим, наследовал не только императорский титул отца, но и львиную долю его владений, тогда как его братьям доставались относительно небольшие уделы: Пипину – Аквитания, Людовику – Бавария [99] (см. рис. 6). Хотя оба последних титуловались королями, но должны были признать верховную власть Лотаря: «После нашей кончины да получат (Пипин и Людовик. – А. Н.) королевскую власть под рукой старшего брата» [100] . Перед нами очевидная попытка перейти от corpus fratrum – братского совладения в его радикальной первоначальной форме – к безусловному сеньорату.
99
Ord. imp. Р. 270–273.
100
«<…> post decessum nostrum sub seniore fratre regali potestate potiantur» (ibid. P. 271).
В силу ряда обстоятельств, вдаваться в которые здесь не место, завещанию Людовика Благочестивого не суждено было осуществиться. Лотарь, попытавшийся было после смерти отца в 840 г. настаивать на принципах «Устроения империи», потерпел поражение от братьев Людовика Немецкого и Карла Лысого (сын Людовика Благочестивого от второго брака, родившийся после 817 г.; Пипин Аквитанский умер в 838 г.). Результатом компромисса между братьями стал знаменитый Верденский договор 843 г., предполагавший возврат к традиционному династическому разделу на равные части, причем – и на это следует обратить особое внимание в контексте нашей темы – снова, как в меровингские времена, разделу на три части подверглась и территория коренной Франкии [101] (см. рис. 7). Это обстоятельство подчеркивало неудачу сеньората: императорский титул Лотаря превращался в пустую формальность.
101
Ann. Bert., a. 843. P. 29–30; B"ohmer 1. N 1103a (здесь указаны прочие источники); Ganshof 1956. S. 313–330.
Рис. 7. Раздел Франкской державы между сыновьями императора Людовика Благочестивого по Верденскому договору 843 г.
В свете изложенных здесь, по необходимости бегло, типологических наблюдений раздел Руси в 1054 г. по завещанию Ярослава Мудрого производит двойственное впечатление.
С одной стороны, по своим размерам, экономическому и военному потенциалу удел Изяслава Киевского выглядит доминирующим. Бесспорно, ресурсы собственно Киевской земли того времени, включавшей Погорину и Турово-Берестейскую область, в совокупности с Новгородом намного превосходили ресурсы, скажем, Святославова Черниговского удела, половину которого, к тому же, территориально составляла и хозяйственно, и даже политически еще недостаточно освоенная к середине XI в. земля вятичей. В этом отношении «ряд» Ярослава сходствует с разделом у франков согласно «Устроению» императора Людовика Благочестивого, являвшимся попыткой установить эффективный сеньорат, не отменяя, однако, совершенно обычая наделять всех сыновей. Это заставляет всерьез отнестись к трафаретному сообщению летописи, что Изяслав должен был, по замыслу Ярослава, стать для братьев «во отца место», хотя конкретное содержание постулируемых этой формулой общерусских полномочий Изяслава остается неясным. Для сопоставления их с отдельными довольно четко прописанными позициями «Устроения империи» Людовика – например, с пунктом о верховном надзоре Лотаря за справедливостью внутреннего управления в уделах младших братьев [102] – просто не хватает данных.
102
Ord. imp. 10. Р. 272.
С другой стороны, характер уделов трех старших Ярославичей сближает Ярославов «ряд» не с «модернистским» проектом Людовика Благочестивого, а напротив – с архаическими чересполосными разделами у франков эпохи Меровингов. Если исходить из этого параллелизма, то складывается впечатление, что в середине XI в. в Среднем Поднепровье имелась какая-то выделенная область, в которой непременно должны были получить причастие Изяслав, Святослав и Всеволод. Эту область естественно отождествить с так называемой «Русской землей» в узком смысле слова, так что в «ряде Ярославле» позволительно было бы усматривать некоторый дополнительный довод в пользу существования такой «Русской земли» в X–XI, а не только в XII в. [103] Вместе с тем, в отличие от франкских разделов VI в. и более поздних, уделы Ярославичей в «Русской земле» вовсе не выглядят равноценными. Восточные пределы последней очертить трудно, но даже если они обнимали Курское Посемье, входившее в Переяславский удел Всеволода, все равно сравнивать, например, переяславскую и киевскую части «Русской земли» явно не приходится. Младшие же Ярославичи, Вячеслав и Игорь, вовсе остались без причастия в «Русской земле». Едва ли потому, что это было практически неосуществимо. Так, например, Белгород середины XI в., быв к тому времени епархиальным центром и представляя собой, судя по археологическим данным, весьма внушительный городской центр [104] , несомненно, мог бы стать и княжеским столом. Следовательно, такое неравноправие братьев входило в замысел Ярослава, являясь шагом от corpus fratrum в его чистом первоначальном виде к сеньорату.
103
Относительно «Русской земли» отсылаем к последней специальной работе на эту тему, где приведена и более ранняя литература: Кучкин 1995b. С. 74–100. Функциональное сходство среднеднепровской области, включавшей Киев, Чернигов и Переяславль, с ядром Франкии вокруг Реймса, Суассона, Парижа и Орлеана немаловажно ввиду возобновления в недавнее время попыток новыми аргументами подкрепить мнение Д. С. Лихачева о «Русской земле» в узком смысле как позднем феномене – не ранее XII столетия (Ведюшкина 1995. С. 101–116). Мысль о связи «триумвирата» Ярославичей с их совладением «Русской землей» впервые высказал, кажется, А. Н. Насонов, но ход его рассуждений был иным, нежели наш: историк шел не от специфики уделов старших Ярославичей к понятию «Русской земли», а наоборот – от «Русской земли» как данности, которая должна была пролить свет на характер названных уделов (Насонов 1951. С. 49–51).
104
См., например: ДРГЗС. С. 67–68 (автор статьи – А. В. Куза).
Еще одной традиционалистской чертой порядка, установленного «рядом» Ярослава, может служить раздел Смоленска Ярославичами [105] в 1060 г. Завещание Людовика предусматривало в таких случаях совсем иной порядок действий: по смерти кого-либо из младших братьев Лотарь призван был обеспечить одному из сыновей покойного наследование в уделе отца; если же покойный оказывался бездетен, то его удел должен был перейти в руки Лотаря [106] . Королевства младших сыновей Людовика Благочестивого задумывались в качестве патримониев-отчин, тогда как уделы Ярославичей – нет (судя по смене удела Игорем); королевства сыновей императора Людовика не подлежали разделу даже в случае их выморочного характера, тогда как Смоленский удел был разделен, даже не будучи выморочным. Раздел Смоленска Ярославичами имеет аналогию в упомянутом разделе Парижа и удела короля Хариберта в целом в 567/8 г., а также в традиционалистских установлениях «Divisio regnorum» 806 г., которые предписывали именно разделы – правда, только в случае, если умерший не имел наследника [107] . В отличие от Смоленска, о судьбе Волыни по уходе оттуда Игоря в 1057 г. надежных сведений нет. Тот факт, что после бегства Изяслава из Руси в 1068 г. в Новгороде, бывшем до этого под Изяславом, садится Святославич Глеб [108] , а на Волыни – Всеволодович Владимир [109] , вроде бы дает основание думать, что Волынь после 1057 г. перешла под власть Изяслава. Тогда мы имели бы случай, напоминающий норму сеньората в смысле «Ordinatio imperii». Но подумаем, так ли это? Не видно причин предполагать, что между 1057 и 1060 годами произошла какая-то коренная перестройка взаимоотношений между Ярославичами, которая и обусловила разницу в участи Волыни и Смоленска. Значит, Смоленский удел сам по себе отличался от Волынского. Чем же?
105
Остроумная догадка, будто Смоленск мог быть поделен не между тремя Ярославичами, как принято думать, а между малолетними сыновьями покойных смоленских князей – Борисом Вячеславичем и Давыдом и Всеволодом Игоревичами (Кучкин 1985. С. 25–26), думается, обречена остаться экзотическим особым мнением: названные княжичи к 1060 г. едва достигли возраста 5–7 лет, что делало, по древнерусским понятиям, выделение им особых владений преждевременным.
106
Ord. imp. 14–15. Р. 272–273.
107
Div. regn. 4–5. Р. 128.
108
НПЛ. С. 17 (под 1069 г.), 470 (перечень «А се князи Великого Новагорода»).
109
ПСРЛ 1. Стб. 247 (по убедительной в данном случае традиционной хронологии «путей» Мономаха его переход «и-Смолиньска <…> Володимерю тое же зимы» следует относить к зиме 1068–1069 гг.).
Трудно не заметить, что Ярославов «ряд» явно апеллировал к разделу Руси по Городецкому договору 1026 г., согласно которому Ярослав получал днепровское Правобережье с Киевом, а его младший брат Мстислав – Левобережье с Черниговом [110] . В 1054 г. левобережный удел Мстислава оказался поделен между Святославом и Всеволодом Ярославичами. Хотя мы не знаем о Городецком договоре ничего, кроме того что Ярослав и Мстислав «разделиста по Днепр Русьскую землю» [111] , но этого достаточно, чтобы понять: Волынь ни в коем случае не могла относиться к владениям Мстислава Черниговского, в то время как по крайней мере существенная часть Смоленской волости (к югу от Днепра) [112] , вполне вероятно, к ним принадлежала. Если Ярослав Мудрый в своем «ряде» сыновьям в самом деле отталкивался от предыдущего раздела 1026 г. (а это типично для прецедентного правового сознания средневекового человека), то Волынь оказывалась выделенной из части Ярослава, а Смоленская волость – из частей Ярослава и Мстислава совместно. Та же логика подсказывала, что освободившаяся в 1057 г. Волынь должна отойти к Изяславу, а освободившийся в 1060 г. Смоленск – быть поделен между Изяславом и преемниками части Мстислава Владимировича, то есть Святославом и Всеволодом. Коль скоро это так, единоличное наследование Изяславом Волыни не имеет отношения к его старейшинству. Это также означает, что Смоленск вряд ли был поделен (что бы ни понимать под этим разделом) на три равные части, как иногда полагают, исходя из наблюдения, что сумма смоленской дани в 1078 г. (300 гривен золота) была кратна трем [113] .
110
ПСРЛ 1. Стб. 149; 2. Стб. 137.
111
В этом смысле допустимо думать, что Ростовская волость, отошедшая к Переяславлю по завещанию Ярослава Мудрого, могла входить во владения Мстислава так же, как и приданная в 1054 г. Чернигову Тмутаракань.
112
См. убедительные соображения о первоначальном объеме Смоленской волости в 1054 г. (Алексеев 1980. С. 43–52).
113
Кучкин 1985. С. 26. Примеч. 58; Свердлов 2003. С. 441.
Таким образом, хотя преимущественное положение Изяслава Ярославина по сравнению с братьями проведено «рядом» Ярослава последовательно как внутри пятерки в целом, так и внутри тройки старших, оно оказывается характерным образом уравновешено самим выделением еще и этой тройки, наличие которой заметно архаизирует задуманный Ярославом вариант сеньората, придавая ему «смазанный», компромиссный характер. О причинах тому гадать не приходится, они лежат на поверхности. Во-первых, Ярослав должен был учитывать неудачный опыт радикальной ломки традиции родового совладения, который имел место в Польше при Болеславе I (992-1025) и, кажется, на Руси при Владимире Святославиче (978-1015) [114] . Как далеко могло завести сопротивление такой ломке со стороны обойденных членов княжеского семейства, Ярослав убедился самолично, содействуя возвращению в Польшу Оттона, одного из лишенных удела братьев Мешка II [115] , и наблюдая распад Польского государства после смерти последнего в 1034 г. Во-вторых, междоусобие Владимировичей на Руси в 1015–1019 гг., активнейшим участником которого был сам Ярослав, показало, насколько важно не только обеспечить главенство киевского князя, но и суметь оградить младших братьев от насилия со стороны сидящего в Киеве старшего. Идейный пафос первых текстов борисоглебского цикла (возникших в 1060-е гг. летописной повести об убиении Бориса и Глеба и анонимного «Сказания» о святых братьях-страстотерпцах) – послушание младших князей старшему и справедливость старшего по отношению к младшим – и есть идеология умеренного сеньората, который имелся в виду «рядом» Ярослава. Двое из четырех младших братьев Изяслава Ярославина, которые имели столы совсем рядом с Киевом и делили со старшим честь совладения «Русской землей» в узком смысле, должны были, по мысли Ярослава, не столько ограничивать сеньорат Изяслава, сколько стабилизировать его, гарантируя от возможных злоупотреблений со стороны киевского сениора. Ведь и сам сеньорат был вовсе не ступенью на пути к единовластию (как невольно представляется сознанию современного человека), а именно способом гарантировать мирное братское совладение, которое одно только и было легитимной формой сохранения государственного единства в представлении людей того времени [116] . Вот почему действия княжеской власти в рамках сеньората описаны печерским летописцем как общие, коллективные действия всей братии Ярославичей, а не только старейшего или трех старших из них, хотя и сеньорат киевского князя, и своеобразный «триумвират» киевского, черниговского и переяславского князей, как мы стремились показать, являлись составными частями «ряда Ярославля» 1054 г.
114
Болеслав определенно отказался, а Владимир предположительно намерен был отказаться от традиционного раздела державы между всеми взрослыми сыновьями в пользу единовластия одного из сыновей, пусть и не старшего, а выделявшегося по другому династическому принципу: Мешко II был сыном Болеслава I от дочери германского императора Оттона II, а Борис – сыном Владимира, по-видимому, от представительницы болгарского царского семейства. Не видим сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была «болгарыня» (ПСРЛ 1. Стб. 80; 2. Стб. 67; Жит. БГ. С. 28). Косвенные свидетельства о десигнации Бориса в качестве киевского столонаследника см. в примеч. 48 статьи I.
115
Wip. 9, 29. Р. 32, 48; Пашуто 1968. С. 38.
116
На этот счет – что характерно – существует принципиальное недопонимание и в западной медиевистике. Так, один из ведущих современных специалистов, обсуждая «Устроение империи» 817 г., недоумевает, почему проблема неделимости державы формулируется в неадекватных формулах, почему с разделами пытаются бороться путем усовершенствования практики разделов, тогда как надо было бы дать государственнополитическое определение нового качества державы, из которой выделяются уделы («Nicht die Qualit"at des zu verteilenden Regnum wurde neu definiert, sondern lediglich ein Divisionsmodus abweichend von der Tradition gefunden»); в этом автору видится недостаточность теоретического осмысления политики (Theoriedefizit) (Fried 1998. S. 434). Но дело как раз в том и заключается, что сеньорат – это не способ преодоления разделов, а совершенно напротив, – способ их утверждения, несмотря на ставшую очевидной необходимость как-то институционализировать единство державы.
III. Династический строй Рюриковичей Х-XII веков в сравнительно-историческом освещении [117]
В относительно недавно вышедшей книге двух известных английских исследователей, которая претендует, по замыслу авторов, на формулировку во многом подчеркнуто нового взгляда на историю Древней Руси, среди прочих неординарных мыслей высказывается убеждение, что одной из характерных особенностей древнерусского княжеского семейства было отсутствие у него каких-либо определенных династических правил: в каждом конкретном случае (начиная от отдельного столонаследия и кончая общерусскими договорами вроде Любечского 1097 г.) Рюриковичи будто бы гибко применялись к особенностям сложившейся ситуации, не стесняя себя теми или иными общими династическими принципами [118] . Будучи увлечены собственными идеями, авторы не склонны придавать большого значения разбору историографии, постулируя это даже в качестве исследовательской позиции [119] . Возможно, в иных случаях такой подход и имеет какие-то оправдания, но никоим образом не в случае с деликатной проблематикой династических взаимоотношений в семействе Рюриковичей в целом и в отдельных его ветвях в частности, несмотря на всю противоречивость суждений, высказывавшихся в науке на этот счет, а быть может, – именно ввиду такой противоречивости.
117
* Несколько расширенный и исправленный вариант работы: Назаренко 2008а.
118
«Распространенной ошибкой является представление о том, что на Руси существовала определенная политическая “система”, от следования которой беспринципные князья иногда или всегда норовили отклониться. Политической культуры, которая была бы применима к разветвленной, прочно утвердившейся династии, при Ярославе (Мудром. – А. Н.) и его предшественниках не существовало. Поэтому преемникам Ярослава приходилось импровизировать, приспосабливая обычаи, прецеденты и устоявшиеся представления к непредвиденным ситуациям. Так появлялись договоренности, вызванные сиюминутной необходимостью, неудачные начинания, компромиссы и соглашения, хитроумные приемы, при помощи которых новшества выдавались за традиции» (Франклин, Шепард 2000. С. 359).
119
Там же. С. 10–11. Настораживает, что такое умонастроение в зарубежной русистике (обозначая, понятно, позицию по отношению к отечественной, прежде всего советской, историографии) имеет, кажется, шансы стать тенденцией; см., например, куда более радикальное его проявление в другой новой книге о Древней Руси: Schramm 2002; ср. нашу рецензию: Назаренко 2006b. С. 340–370.
В данном случае позиция С. Франклина и Дж. Шепарда смыкается с крайностями так называемой «договорной теории» междукняжеских отношений, сформулированной в свое время В. И. Сергеевичем [120] в его полемике с «родовой теорией» С. М. Соловьева [121] . Развитие науки показало бесперспективность абсолютизации какого-то одного – будь то родового, будь то договорного – начала, ибо ни собственно родовые отношения внутри династии сплошь и рядом не обходились без договора, их подкреплявшего [122] , ни договор не мог функционировать вне понятий династического легитимизма [123] . Поучительно наблюдать, как далеко за пределами древнерусской проблематики и абсолютно независимо от нее вдруг возникают схожие историографические коллизии. Так, давно и, казалось бы, прочно закрепившаяся в науке теория, выводящая территориально-политическую структуру Франкского государства эпохи первых Меровингов из архаической практики внутри-родовых разделов [124] , вдруг была подвергнута радикальному сомнению в пользу идеи о том, что эти разделы определялись вовсе не какими-то общими династическими понятиями, а политическим договором ad rem, который исходил исключительно из особенностей ситуации [125] . Не приходится сомневаться, что субъекты этой полемики не подозревали о существовании своих русских прототипов вековой давности. Но для русиста эти симптоматичные схождения должны послужить лишним поводом вывести династическую проблематику Рюриковичей на простор сравнительно-исторических сопоставлений.
120
Сергеевич 1908. С. 150–370. Идея «договорного права» развивается автором преимущественно применительно к взаимоотношениям между князем и вечем, но продлевается и на собственно междукняжеские отношения.
121
См. прежде всего: Соловьев 1847.
122
Так, женитьба Ярослава Святополчича на Мономаховне, равно как его развод и возмущение против Мономаха, последовавшие вскоре, в 1117 г., когда обозначился план Владимира Всеволодовича передать Киев своему сыну Мстиславу, со всей определенностью, на наш взгляд, указывают на существование между Владимиром Мономахом и его племянником Ярославом договора (заключенного, очевидно, еще в конце киевского княжения Святополка Изяславича) о Святополчиче как наследнике своего дяди на киевском столе (Назаренко 2006а. С. 284–285; см. также статью IV). Между тем, такое наследование, если бы оно состоялось, было бы именно тем, какое предполагалось законами родового старейшинства, ибо после смерти Мономаха Ярослав оставался бы генеалогически старейшим среди своих двоюродных братьев.
123
Ярким примером может служить Любечский договор 1097 г., который отнюдь не учреждал отчины на Руси, а напротив – опирался на родовое понятие отчины (подробнее об этом скажем ниже).
124
См. прежде всего: Ewig 1953а; idem 1953b. S. 85-144; idem 1981. P. 225–253.
125
Wood 1977. P. 6–29.