ДРЕВО ЖИЗНИ(Фантастический роман в 3 книгах)
Шрифт:
Они обменялись крепким рукопожатием и расстались.
После ухода Сергея Северцев задумался, как, не выдавая намерений Сергея, довести до членов Совета сведения о грозящей опасности.
НА БЕРЕГУ КУАРИ
На берегу Куари, одного из многочисленных притоков Амазонки, среди глухих дебрей сельвы стоял большой поселок. Он не был обозначен ни на одной, даже самой подробной карте. Сверху его покрывала густая маскировочная сеть. И если бы над ним случайно пролетел самолет или вертолет, летчики и пассажиры их ровным счетом ничего бы не обнаружили, кроме сплошной однообразной, как это кажется сверху неискушенному наблюдателю, сельвы.
В поселке жили люди самых различных национальностей. Здесь были немцы, французы, англосаксы, поляки, латыши, русские, итальянцы, негры. Их можно было бы назвать интернационалом, если бы это слово, объединявшее
Но это была только одна часть населения. Другая, не менее многочисленная, отличалась в обращении между собой исключительной мягкостью. Эта часть населения большее время проводила под землей, у станков, и только иногда им позволяли появляться на поверхности, но и то под строгим наблюдением джентльменов из первой части населения.
В особых домиках, окруженных со всех сторон живой изгородью, жили женщины. Эта часть населения служила первой, скрашивая последней скуку, неизбежную в таких глухих местах, и тоску по оставленным в больших городах семьям.
Время от времени сюда ночью подходило судно и тихо швартовалось около замаскированного с воздуха причала. Судно привозило продовольствие, письма, сырье для завода и увозило готовую продукцию. Часто на нем прибывали люди. Мужчины и женщины. Их тихонько выводили из трюмов и вели в поселок. Каждого туда, куда ему было предназначено. Иногда некоторые из вновь прибывших проделывали свой путь не в тесных трюмах и тайных отсеках, а в удобных каютах на верхней палубе.
В такой удобной каюте и прибыл сюда два года назад Питер Лацис. Это был высокий худощавый брюнет лет сорока пяти, с сухим выразительным лицом, изрезанным ранними морщинами, и чуть-чуть прищуренными серыми глазами, которые настороженно глядели из-под обычно нахмуренных бровей.
Родом он был из Прибалтики, которую покинул шесть лет назад. Сначала работал в Германии, потом перебрался в Соединенные Штаты и поселился во Флориде. Сюда, на приток Амазонки, его затащил давний приятель Бэксон, который еще раньше уговорил его перебраться в Германию. Надо сказать, что Бэксон выполнял свои обещания и нашел для Лациса более высокооплачиваемую работу.
Последние три года они жили вместе во Флориде. Там Лацис, располагая уже приличным, по его меркам, капиталом, смог приобрести небольшую виллу, где сейчас жила его единственная дочь Эльга. Впрочем, Эльга не сидела на месте. После окончания медицинского факультета Бэксон помог дочери своего друга получить место в медицинском центре при СС.
Лацис с некоторых пор стал замечать повышенный интерес, который проявлял Бэксон к Эльге. Произошел разговор. Однако Бэксон ничуть не смутился и весело рассмеялся, когда Питер высказал ему свое недовольство.
– Перестань, старина! Крошка выросла на моих руках и кроме дружеского участия я не питаю к ней никаких чувств!
Лацис поверил тогда в его искренность, а вскоре Бэксон предложил ему выгодную работу.
– За три года ты заработаешь там больше, чем за пятнадцать лет, прозябая здесь, во Флориде, – пообещал он ему. Лацис согласился. Он подписал контракт, по которому обязался работать три года в секретном филиале фирмы "Сатурн". Секретный, – объяснил Бэксон, – чисто в коммерческом плане. Это случилось через год после того, как Бэксон предложил ему вступить в партию неогуманистов.
– Я, – сказал тогда Лацис, – сочувствую многим вашим идеям, но предпочитаю быть вне политики.
– Однако Бэксон упорно возвращался к этому вопросу.
– Разве, – говорил он, – тебе безразлична биологическая судьба человечества? Мы хотим спасти его хотя бы тем, что сохраним часть генофонда путем отбора лучших представителей населения. В этом нет ничего предосудительного. В нашу партию мы принимаем только сильных, красивых и генетически полноценных людей. Тебе не кажется, что то, что мы делаем, является своего рода защитной реакцией Гомо Сапиенса перед надвигающейся катастрофой? Решай, с кем ты. С теми, кто обрекает своих потомков на генетическое вырождение, или с нами, которые хотят их спасти. – Бэксон убеждал все настойчивей и настойчивей, и Лацис в конце концов сдался.
Теперь Бэксон не уговаривал, а командовал, не забывая и о "проповедях". "В партии должна быть железная дисциплина, – вещал он. – Мы ставим перед собой великую цель. Пойми, что все другие вопросы жизни пасуют перед проблемой выживания человека как вида. Можно исправить ошибки, допущенные в социальной структуре общества, иногда даже сознательно пойти на ухудшение этой структуры, но если будет повреждена биологическая основа, то уже ничто не поможет".
Лацис слушал и соглашался.
– Вид Гомо Сапиенс, – излагал свою теорию Бэксон, – эволюционирует так же, как и другие виды. Ведь откуда берется многообразие видов, как не вследствие их эволюции и разделения исходного вида на параллельные ветви? Некоторые из них более прогрессивны, другие консервативны, третьи – регрессируют. Человек произошел от обезьяны, но не остановился в своем развитии, а продолжает развиваться, и в процессе этого развития образуются побочные линии его эволюции. Это незаметно в течение одного-двух и даже многих поколений, но количественные накопления постепенно приводят к качественному скачку, который может на определенном этапе эволюции проявляться более заметно. Мы и живем сейчас во времена качественного скачка. Род человеческий уже не един биологически. Он расслоился. Мы это первые заметили и хотим помочь эволюции, ускорить ее и, главное, сделать так, чтобы ростки нового, более прогрессивного, не затерялись в общем болоте регрессии человека. Ты же сам знаешь, что на каждую полезную мутацию приходится сто тысяч вредных, и если бы не отбор, прогрессивные ветви быстро бы засохли, заглушенные вредными мутациями.
– В человеческом обществе, – продолжал он, – естественный отбор подавлен как социальностью общества, которая мешает слабому погибнуть и дает ему возможность вносить загрязнение в общий генофонд, так и успехами медицины. Тут мы видим парадокс, когда явление переходит в свою противоположность. Добро обращается в зло. Добро каждому – в зло всеобщему. Разум создал социальность, но социальность, развиваясь без вносимой в ее развитие коррекции, учитывающей биологическую целесообразность, приводит к нарушению биологической целесообразности, к нарушению биологического равновесия и, следовательно, к поражению самого разума в конечном итоге. Разум уничтожает разум! Это общее явление конечности всех процессов, проходящих во Вселенной. Однако у разума именно потому, что он разум есть шанс выйти из этой всеобщей закономерности и выжить. Но для этого разум должен вносить иногда коррекции в условия своего существования. В данный момент, чтобы спасти биологическую основу бытия, он должен внести коррекцию в социальную структуру. Пойти на жертвы, но выжить, чтобы потом вступить в новый этап прогрессивного развития. Представь себе, если бы сотни тысяч лет назад, когда одновременно существовал Гомо Сапиенс, неандерталец и питекантроп, человек признал их равными себе и соответственно смешивался с ними. Что бы мы имели сейчас? По-прежнему в лесах бродили бы собиратели кореньев, червей и улиток. Одетые в лучшем случае в шкуры, кривоногие, сгорбленные существа охотились бы с каменными топорами за скудной дичью, а когда дичи не было бы, пожирали своих собратьев. Нет, Питер, первобытный человек был значительно мудрее нас, так как не колебался и уничтожал своих отставших в развитии собратьев – питекантропа и неандертальца. Его мудрость заключалась в остро развитом чутье биологической необходимости. Именно биологическая сущность является первоосновой всего, тем базисом, на котором строится все остальное, в том числе и социальность.
– Что-то подобное я уже слышал. В XX столетии были теории расовой неполноценности. Кажется, это связано с неким Гитлером. Я точно не помню.
– Гитлер был великим человеком. Он интуитивно понимал опасность надвигающейся катастрофы. Это был человек, который на целые столетия опередил свое время. Но тогда, в условиях существования национальных государств, он не мог ничего другого предложить, кроме идеи господства арийской расы. Тут его основная трагическая ошибка. Ставя одну нацию выше других, он противопоставил себя всему миру, естественно, погиб. Он не учел, да и не мог тогда учесть, что процессы эволюции идут одновременно во всех расах и нациях. Новое проявляется везде. И в новом обществе будут существовать различные расы. Мы не противопоставляем одну другой, мы противопоставляем новое, прогрессивное, старому. Это новое, подобно птенцу, уже стучит клювом в скорлупу. Наша задача – помочь птенцу выбраться из скорлупы, не дать ему там засохнуть. Великая задача, великая цель. Пройдут века, новое победит, и потомки будут о нас говорить: "Они спасли человечество, они первые увидели новое и не дали ему погибнуть!" Старое, естественно, будет сопротивляться. Надо вооружиться мужеством борца, подчинить всего себя идее: разум, эмоции, чувства. Здесь не место слабонервным. Обществу будет больно. Ну и что? Разве хирург, спасая больного, не делает ему больно? Но никому не придет в голову обвинять хирурга в злодействе. Общество – тот же организм, и мы, вооружившись ножом хирурга, призваны отсечь гнилые и поврежденные ткани, чтобы спасти его.