Дровосек

Дивеевский Дмитрий

Данила слушал Кулиша, склонив голову, а на память приходил теплый июньский рассвет на станции Арзамас, где он оказался в прошлом отпуске. Сойдя с московского поезда, Данила ждал автобуса на Окоянов. Автобусная станция была еще закрыта. На ступенях ее сидело несколько человек, приехавших вместе с Булаем тем же поездом. Все они были между собой знакомы. Молодая колхозница с бледноватым, нездоровым цветом лица, одетая в поношенную одежонку, показывала подругам подарки, которые везла своим близким из Москвы. Она доставала их из выцветшей матерчатой сумки и полным нежности голосом говорила:

– А вот сандалики Андрейке, – и показывала трехрублевую, сшитую из кожзаменителя обувку. – А вот Настеньке карандашики. – И на свет появлялась дешевенькая коробка цветных карандашей. – А вот младшенькому

воздушный шарик, – и она надула сине-зеленый резиновый мешочек за пять копеек.

Глядя на эту сцену, Данила чувствовал, что в душе его расползается боль. Только что приехавший из процветающей страны, он не мог равнодушно смотреть на эту беду. Его народ лежал в нужде, распластавшись. Он мучился, пил, страдал, но он и любил так пронзительно, как, наверное, может любить только измученный русский народ: «младшенькому шарик»…

Данила поднялся из кресла, сделал шаг в направлении слегка побледневшего Кулиша и сказал:

– Ты ведь и вправду нас скупить задумал, урод. Лучше учебник истории почитай для начальной школы. А квартира эта действительно моя. Так что ты, опять же, не в свое помещение вломился. Шел бы ты отсюда по-хорошему…

Кулиш взглядом дал знак морпехам, и те, подскочив сзади, пытались заломить Даниле руки за спину.

«Ну, Булай, давай «Прощание славянки», – подумал Данила. Как его учили в Краснознаменном институте разведки, он сделал кувырок вперед головой и, вскочив на ноги, оказался прямо перед Кулишем.

– Сдачу не забудь, купило, – выдохнул он и коротким одновременным ударом двух кулаков снизу в челюсть заставил американца отлететь к стене и осесть на пол. В следующий момент на него навалились сзади и ударили по голове чем-то тяжелым. Он потерял сознание.

* * *

Преданная резидентура подняла забрало. Настал час, готовность к которому каждый разведчик постоянно несет в своей душе.

Каждые две минуты ворота посольства раздвигались, и на большой скорости в город уходил очередной оперативный автомобиль. Немецкая служба наблюдения, не понимавшая причин такой активности, выпустила все дежурные бригады за первой пятеркой машин. Когда резиденту доложили, что за шестой и седьмой машинами наружки нет, он отдал команду, и из посольства не спеша выгреб маленький «опелек» доктора Пилюгина, в котором на заднем сиденье прикрытый пледом лежал Корнеев. Это была передовая группа, которой предстояло незамеченной дойти до квартиры, где взяли Данилу. В машину больше никого спрятать было нельзя, к тому же Дед знал, что лишние люди Кренделю, прошедшему курс спецподготовки, будут только мешать. На него возлагалась главная задача – не привлекая внимания противника, достигнуть квартиры, проникнуть в нее и далее действовать по обстановке. Его появление должно было решить самый главный момент – прекращение допроса Булая. Он был снабжен дубликатом ключей и заряженным картечью охотничьим обрезом на случай вышибания замка. Такие обрезы немецкие егеря используют в рукопашных схватках со зверем. Доктор придавался ему для медицинского обеспечения. Остальным сотрудникам, выехавшим на операцию, предписывалось, невзирая на «хвосты», прибыть на десять минут позже Корнеева, заблокировать подъезд и оказать ему необходимую помощь. На этом этапе операция могла проходить уже на виду немецкой контрразведки.

Петляя переулками, доктор спустился к выезду из Бонна, некоторое время катил полями и затем сказал, что наблюдения вроде бы нет. После этого за руль сел Крендель и начал закладывать виражи, приближаясь к Кельну. Он должен был достичь квартиры в точно определенное время и при этом обязательно прибыть к месту назначения чистым. Если он приведет «хвост», то его могут просто не пропустить в подъезд, так как неизвестно, не привлекло ли ЦРУ в этом случае немцев.

Крендель включил перехватчик ближней зоны. Прибор молчал, но он знал, что на центральном пункте в резидентуре эфир гремит, шипит и булькает шифрованными переговорами бригад наблюдения, которых растащили в разные стороны от его маршрута.

Через сорок минут, бросив машину неподалеку от нужного адреса в турецком районе Кельна, они не спеша приблизились к обшарпанному серому дому, пройдя незамеченными мимо американцев из группы обеспечения,

болтавшихся у витрин турецких магазинчиков. Корнеев увидел, что из окна третьего этажа им приветливо машет рукой девушка, улыбаясь ртом, в котором не хватает переднего зуба. Он подумал было, что это проститутка. Взбежав на нужную площадку, увидел ее в проеме двери. Однако вместо того, чтобы зазывать их к себе, девушка, видимо, принявшая их за сыщиков из криминального ведомства, стала толковать на едва понятном немецком языке, что на четвертом этаже была драка, и какие-то янки били немецкого бюргера. Крендель вытащил из сумки обрез и в несколько прыжков взлетел на следующий этаж. На подоконнике площадки пристроились два молодых парня, на которых гражданская одежда сидела как на корове седло. Увидев направленный на них ствол дробовика, они вскочили и приняли боевую стойку, но Крендель тихо сказал им на том простом английском языке, который учили выезжающие в Афганистан чекисты, что отстрелит им яйца, если они пошевелятся. Морпехи его поняли. Повинуясь движению ствола, они подняли руки и повернулись лицом к стене. Пилюгин без промедления наложил им на лица эфирные маски, и через полминуты оба спали, сидя на полу.

Затем Корнеев попытался осторожно открыть ключом хлипкую дверь дешевой квартиры, но она оказалась запертой на внутренний засов. Женька посмотрел на Пилюгина, они отошли к стене, затем разбежались и одновременно ударили ступнями ног рядом с личинкой замка, сконцентрировав двести килограммов живого веса в одной точке.

Дверь с треском распахнулась, и, обгоняя доктора, Корнеев влетел в комнату. Он увидел Данилу, привязанного к креслу и не подававшего признаков жизни. Навстречу ему от кресла вскочил длинный молодой мужчина в очках со шприцем в руке. Другой мужчина, плотный и с усиками, лихорадочно прикручивал глушитель к «вальтеру», стоя спиной к окну.

«Железный Дровосек», – пронеслось в мозгу Корнеева, – «Железный Дровосек». Ему казалось, что тело его налилось чугуном и он едва двигается, приближаясь к усатому. А тот уже поднимал пистолет и передергивал затвор.

«Железный Дровосек», – снова промелькнуло в голове. Он перенес вес тела направо и, не размахиваясь, сжимая и выкручивая кулак в полете, всадил его в переносицу американца. Что-то хрустнуло, и тот мешком осел на пол.

«Железный Дровосек», – стояло эхо в его ушах. Он повернулся ко второму цэйрушнику, который хотел бежать, но попал в цепкие объятья доктора. Корнеев схватил американца сзади за плечи, вырвал из рук Пилюгина и рывком развернул к себе.

– Не надо, я доктор, – закричал тот по-английски.

– Ты дерьмо, – выдохнул Крендель и ударил его лбом в лицо так, что струя крови брызнула тому на сорочку.

Потом он бросился к топчану, схватил со столика медицинские ножницы и стал перерезать липкие ленты, которыми был прикручен Данила. А доктор уже слушал его стетоскопом, и по тому, как чернело лицо врача, Корнеев понял, что сердце Булая молчит.

Пилюгин снял стетоскоп, не торопясь подошел к американцу, сидевшему на полу с залитым кровью лицом, сжал ему своей мясистой клешней горло и тихо сказал по-английски:

– Что вводил? Говори, что вводил…

– ЛСД, – просипел тот, выталкивая языком выбитые зубы.

Пилюгин раскрыл саквояж, лихорадочно копаясь, нашел ампулу адреналина, набрал шприц и сделал Даниле прямую инъекцию в сердце.

– Теперь в госпиталь, Женя, как можно быстрей.

В это время к дому с разных концов подлетали другие сотрудники резидентуры. Они бросали машины на тротуаре рядом с подъездом и выстраивались полукругом перед дверью, а из переулков бегом стягивалась американская группа прикрытия, на ходу вытаскивая из-под пиджаков резиновые дубинки и баллончики с парализующим газом. Примчавшиеся вслед за сотрудниками резидентуры немецкие контрразведчики с изумлением наблюдали, как семеро русских, деловито покидав пиджаки в кучу, снимали брючные ремни и наматывали их на кулаки. Первые американцы уже достигли заслона, и завязывалась потасовка, когда резкий крик старшего заставил их отступить. Дверь подъезда открылась – и все застыли, увидев Корнеева и Пилюгина, выносивших безжизненное тело Данилы. Его положили в ближайшую оперативную машину, доктор сел рядом и, сжигая резину, машина помчалась в госпиталь.