Дровосек
Шрифт:
Рико сидел в пустом вагоне поезда, который мчал его из Кобленца в Висбаден. На душе царила сумрачная тоска, и он даже не очень удивился, когда увидел незнакомое лицо, внимательно рассматривавшее его через стеклянную дверь купе.
Коллета дал бы на отсечение самое дорогое, если бы кто-то засомневался, что незнакомец является американцем, хотя на роже у парня ничего такого написано не было. Стрижка гражданская, фуражка «шмидтовка», плащ довольно дорогой, каких американцы и не носят вовсе…
Незнакомец отодвинул дверь, шагнул в купе, присел напротив Рико и спросил:
– Майор Коллета?
– А ты кто? – вопросом на вопрос ответил Рико.
Незнакомец ласково улыбнулся, положил на стол руки в перчатках и сказал:
– А я, милейший, экзекьютор общества Джона
Рико слушал незнакомца, и холод парализовывал его душу. Кто из американцев не знал об обществе Берча, занимавшемся преследованием врагов Америки? При этом в разряд врагов мог попасть любой, а расправы они творили самые дикие.
«ЦРУ специально подставило меня», – догадался Коллета. Эта мысль огненным шаром промчалась по его сознанию, заставила взвиться на месте и вцепиться в горло незнакомцу. Тот не ожидал такого наскока, на секунду опешил, но затем двумя ударами кулаков под ребра отбросил Рико на сиденье. Майор скрючился от боли, а незнакомец достал из кармана футляр, вынул из него маленький шприц и через одежду всадил иглу Рико в бедро. Затем осмотрелся и не спеша покинул купе. Через несколько секунд майор Коллета стал синеть, и по телу его пробежала короткая судорога.
Глава 22
1987 год. Перед выбором
Данила вышел из вагона в нагольном тулупчике, енотовой шапке-треухе и высоких меховых сапогах. В руках он держал военный вещмешок с подарками из Темниковских лесов – барсучье сало от всех болезней, соленого леща, настойку на лесном анисе и мех чернобурой лисы для Светланы. Булай шел энергичной походкой, на лице его розовели подпалины от мороза. Наконец увидел ее и широко улыбнулся, блеснув глазами. Подбежал, крепко обнял, прижался щекой к ее щеке. Сердце ее билось воробышком от счастья, и весь белый свет сузился до этой родной, холодной щеки, до запаха енотового меха и звука его голоса.
– Светуня, сердечко мое, ты пришла…
Между ними жило чудо любви, и они были очень счастливы от этого, неважно, в разлуке они были или нет.
– Девочка моя, мне с тобой сладко, – обязательно говорил Данила в те часы, которые они проводили вместе. И это не было преувеличением. Она приносила ему в душу состояние сладкого покоя, блаженства.
То же самое происходило и с ней. Они могли считать себя идеальной парой, потому что между ними не было психологических проблем или нестыковок. Хотя Булай понимал, что во многом это заслуга Светланы, которая очень мудро и любяще уходила от существенных споров, мягко соглашалась с любыми его суждениями. Она инстинктивно выбирала главное – счастье подаренной судьбой гармонии с этим ставшим для нее единственным мужчиной.
– Ты знаешь, за что я тебя люблю? – спросила она Данилу. – Ты сейчас удивишься. Я тебя люблю за то, что ты очень русский. Все в тебе как будто из нашей самой глубокой старины: и любовь к своей земле, и верность долгу, и красота – все русское. Вот что. Как-то я не сразу это поняла.
– А вот папка мой говаривал, что в родню к нам мордвин забрался, – посмеиваясь, ответил Данила. – Но что правда, то правда, я без родины себя не представляю.
– А я, Данила, себя без тебя не представляю. А родина… Понимаешь, родина это там, где хорошо… – Светлана оборвала себя на полуслове, увидев жесткий блеск в глазах Булая.
– Ты, конечно, не подумала, так ведь, – тяжелым голосом спросил Данила.
Светлана согласилась, что не подумала, хотя она на самом деле так считала. Для нее не существовало политики и прочих больших ценностей. Более того, чем дальше она наблюдала за делами сильных мира сего, тем больше отвращения к политике у нее возникало. Грязь и предательство лились с экранов телевизоров и страниц газет широким потоком. А ее мир заключался в нескольких близких людях. Внешний мир начинал разваливаться на части, и ей хотелось
– Мой дед объехал весь свет, был даже на политическом Олимпе, в руководстве партии эсеров, а закончил на выселках крестьянином. Заметь, своей жизнью остался доволен. Может, и мне написано судьбой идти по его стопам. Понимаешь, в чем сила выходцев из народных низов? – Им не страшны падения. Такой человек вернется в свою среду обитания и будет чувствовать себя нормально. Возьмусь, например, преподавать немецкий язык, и счастье труда придет ко мне во всем своем размахе. А тебя с распростертыми объятьями примут в горбольнице. Что еще надо? Построим большой дом, каких в Москве и вообразить нельзя, купим вездеход – «УАЗик» – для поездок на природу и на рыбалку и заживем как люди, без стрессов и бензинового угара.
Светлана с внутренним напряжением слушала подобные речи Данилы, потому что понимала, что за их шуточной формой кроется нешуточное содержание. КГБ уже начинали раскачивать. И хотя главное еще не началось, в газетах и на телевидении оголтелая свора авторов, работающих явно под чьим-то руководством, изо дня в день чернили Комитет, приписывая ему грехи прошлых поколений и без устали раздувая мыльный пузырь диссидентских страданий. Иногда можно было подумать, что большая часть советских граждан понесла наказание в лагерях и тюрьмах брежневского периода за свои убеждения. Было странно наблюдать, что эта могучая организация беззащитна. Она еще стояла, как утес, среди все более и более сатанеющей прессы, но пройдут год-два – и она развалится. Если КГБ ликвидируют, у Данилы будут большие проблемы. Его роль учителя с копеечной зарплатой ее смущала. Хотя не в материальной стороне было дело. Своим проницательным умом она понимала, что, если Булай лишится тех позиций, которые делают его достойным человеком в собственных глазах, он может начать деградировать, а это самое страшное. После почти двух лет трезвой жизни он мог снова свалиться в штопор, и это подрубило бы все ее планы на будущее. Как врач она хорошо знала, что если не сможет побороть этот порок Данилы, то однажды дело кончится тем, что у нее будет муж – горький пьяница. В алкоголизме, даже в начальной его стадии, нет промежуточных остановок. Либо его побеждают раз и навсегда, либо он уничтожает человека.
Они поехали на квартиру к ее родителям, неподалеку от Черкизовского рынка. Старики постоянно жили в загородном доме, и у Данилы со Светланой образовалось общее жилье, которое уже нельзя было назвать квартирой для свиданий, но и на место жительства оно не тянуло. По непонятным для Светланы причинам Данила не хотел делать решающего шага и окончательно рвать с семьей. Жизнь его проходила в очень напряженной и в то же время неопределенной фазе. Он мог находиться дома несколько дней, затем на несколько дней исчезнуть и снова вернуться. Ему было не по силам бросить детей. Не говоря уже о маленькой дочке, которая не представляла его исчезновения из собственной жизни, очень болезненно реагировал на его исчезновения и повзрослевший Юрка. Утром он открывал возвращающемуся отцу дверь с такой болью в глазах, что у Булая все переворачивалось внутри. Зоя же никогда не говорила ему ни слова упрека. Она просто уходила куда-нибудь в угол и молча сидела там, уставившись глазами в одну точку. Возможно, она думала, что Данила мстит ей за свою боль и пришел ее черед получить то, что она заслужила. Возможно, она полагала, что у него настал период неизбежного мужского кризиса. Она не говорила ничего об этом. Но главное, что он хорошо знал: Зоя не допускала и мысли о разводе. Если надо будет – пойдет на все: будет умолять, грозить, упрашивать. Для нее, человека не приспособленного к самостоятельному существованию, было ужасно остаться одной с двумя детьми посреди надвигающейся катастрофы всей страны.