Друд, или Человек в черном
Шрифт:
— Эта решетка, в отличие от прочих, не вделана в стену, — пробормотал Баррис, хватаясь за ржавые прутья и налегая на них.
Решетка, ударившись о каменный пол, громыхнула, как колокол Судного дня. Мы вошли в узкий проход.
— Никакой кирпичной крошки с потолка, — сообщил Баррис, светя фонарем себе под ноги. — Пол чисто подметен.
Четвертый мужчина из нашей группы остался в галерее со своим дробовиком.
— Да, это притон Короля Лазаря, — сказал я, когда фонари получше осветили знакомый коридор и маленькую погребальную камеру.
Но
— Но вы очнулись не здесь, — сказал инспектор Филд.
— Нет. Вроде бы дальше по коридору.
— Пойдемте глянем. — Инспектор знаком велел Баррису идти вперед. Мужчина с дробовиком поднял свой фонарь и двинулся следом за нами.
Я думал о Диккенсе. Продолжает ли он свою гастрольную поездку по Америке? В последнем письме, отправленном из Нью-Йорка, Неподражаемый жаловался на «слабую сердечную деятельность» и столь угнетенное состояние духа, что он каждый день валяется в постели до трех часов пополудни и лишь невероятным усилием воли заставляет себя встать и подготовиться к вечернему концерту.
Может, у Диккенса скарабей внутри? Может, чудовищный жук переползает из мозга к сердцу и запускает в него свои громадные жвалы всякий раз, когда Диккенс предпринимает попытку освободиться от власти Друда?
Из первоначального плана турне и из телеграмм, приходивших Уиллсу в редакцию, я знал, что в январе Диккенс должен выступить с чтениями в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Балтиморе, Бруклине и что каждый концертный зал продавал от Шести до восьми тысяч билетов на выступление, — но в каком именно из перечисленных городов с непривычными для слуха названиями он находится сейчас?
Хорошо зная Диккенса, я с уверенностью предполагал, что он непременно оправится от болезни и уныния и опять начнет резвиться да дурачиться, развлекая детей и зевак в поездах во время путешествий из одного города в другой, и полностью выкладываться физически и морально на дневных и вечерних концертах. Но я также знал, что при этом он будет маяться хандрой считать дни до своего отъезда на родину в апреле.
Доживет ли Диккенс до апреля? Пощадит ли его скарабей, коли изобличит в предательстве?
— Вы очнулись тут? — резко спросил инспектор Филд.
Он крепко встряхнул меня, выводя из задумчивости. Я заглянул в кубикулу, ничем не отличавшуюся от большинства прочих, если не считать следов на густо устланном пылью полу — следов, оставленных маленькими, босыми, уязвимыми ногами. А на зазубренных краях отверстия в ржавой решетке, сквозь которое я протискивался в кромешном мраке, темнела запекшаяся кровь. Я невольно провел рукой по одежде, прикрывавшей свежие ссадины на моих ребрах и бедрах.
— Да, — тупо проговорил я. — Кажется, здесь.
— Чудо, что вам удалось отыскать путь к выходу
На это мне было нечего сказать. Я трясся, словно в малярийном ознобе, и хотел лишь одного: поскорее убраться из этой преисподней. Но инспектор Филд еще не закончил со мной.
Мы двинулись обратно по галерее. Лучи трех фонарей зловеще метались по изрезанным проемами стенам, заставляя сердце мое замирать от ужаса. Казалось, будто реальность и вымысел, жизнь и смерть, свет и беспросветная тьма кружатся в безумном страшном танце.
— Этот коридор ведет к крестной перегородке и спуску на нижние ярусы? — осведомился инспектор Филд.
— Да, — сказал я, понятия не имея, о чем он спрашивает.
Мы прошли по узкому коридору к круглому помещению, расположенному под местом, где прежде находилась апсида собора Святого Стращателя. Именно здесь Диккенс обнаружил лестницу, ведущую в настоящий Подземный город.
— Я туда не пойду, — взвизгнул я, резко вырываясь из хватки инспектора и едва не падая. — Я не могу!
— Вас никто и не заставляет — сказал Филд, и я чуть не расплакался от облегчения. — Сегодня, — добавил он. А потом повернулся к мужчине с дробовиком и отрывисто промолвил: — Приведите малайца.
Я стоял в оцепенении, потеряв всякий счет времени, и чувствовал шевеление скарабея глубоко в моем мозгу. Я изо всех сил боролся с дурнотой, но в воздухе там висел смрадный могильный запах разложения. Вернулся сыщик с дробовиком — не один, а с другим сыщиком, в коричневом пальто и с винтовкой. Между ними шел закованный в наручники малаец. Войдя в подземную апсиду, азиат уставился на меня узкими черными глазами, почти такими же мутными от боли или отчаяния, как у меня, но также обвиняющими. Он ни разу не взглянул на Филда или Барриса — смотрел только на меня, словно я был его личным врагом.
Инспектор Филд коротко кивнул, двое вооруженных мужчин провели арестованного за истлевшую крестную перегородку и стали спускаться по узкой лестнице. Баррис с инспектором вывели меня обратно в галерею, а вскорости и на свет дня.
— Я не понимаю, — задыхаясь, проговорил я, когда мы наконец вышли из склепа на морозный январский воздух; снегопад прекратился, но на землю спустился густой зимний туман. — Вы поставили в известность полицию? Почему здесь одни только частные сыщики? Вы же наверняка сообщили в полицию. Где полицейские?
Инспектор Филд повел меня к улице, где ждала черная карета, похожая на катафалк. Пар от конского дыхания клубился в туманном воздухе.
— Полиция скоро будет поставлена в известность. — Голос Филда звучал мягко, но за этой мягкостью я чувствовал яростную решимость, столь же неумолимую, как железная хватка, которой он стискивал мое предплечье. — Эти люди знали Хибберта Хэчери. Многие работали с ним. Иные любили его.
Баррис с инспектором затолкали меня в карету. Баррис обошел экипаж и забрался в него с другой стороны. Филд, по-прежнему державший меня за предплечье, стоял у открытой дверцы.