Друг детства
Шрифт:
Грант мотнул головой в сторону каморки. Дверь ее была открыта настежь. Они не могли знать, что там, в каморке, – но спрятаться было больше негде.
В каморке тоже было негде спрятаться.
В ней не было ничего, кроме вертящегося стула и небольшого стенда с непонятными датчиками и переключателями.
А шаги – теперь их слышал не только Грант, но и Тони – неумолимо приближались.
Кто это, куда он идет – в подвал или в эту крохотную комнатушку?
Но даже если он идет в подвал, закрывать дверь уже поздно – наверняка заметит. Да и закрывают ли ее и вообще? Похоже, что нет. А если этот человек направляется именно сюда…
Додумать эту мысль до
Старая детская придумка – если дверь открывается внутрь, так весело прятаться между распахнутой дверью и стеной!
Вот только места за дверью не хватает для двоих – тем более взрослых.
Только для одного.
Грант подтолкнул Тони к двери. Тот оглянулся на напарника растерянно и беспомощно: неужели Грант хочет, чтобы Тони спрятался один?!
Шаги на лестнице звучали уже совсем близко.
Грант внезапно толкнул Тони, и тот сам не понял, как он оказался за дверью и куда подевался Лестрейд. А Грант словно сквозь землю провалился. Спустя всего какую-то пару мгновений в каморку кто-то вошел – видеть его Тони не мог, но отлично слышал, как под его весом слегка скрипнул стул, как защелкали переключатели. Он слышал многое – и чуть тяжеловатое дыхание немолодого уже человека, и бормотание, и повторное поскрипывание стула. Но Тони не улавливал ни одного звука, исходящего от Гранта. Да, но ведь и тот тип, что сейчас бодро щелкает переключателями, тоже явно никого рядом с собой не видит и не слышит! Он держит себя так, будто никакого Гранта Лестрейда поблизости нет и вовсе.
Чертовщина, да и только.
Тони было не до загадок: всем своим существом он был сосредоточен на том, чтобы не выдать себя не то что шорохом – дыханием. Он не думал и не мог думать, где же прячется Грант, – с него было довольно уже и того, что Грант сумел спрятаться. И лишь когда стул в последний раз скрипнул с легким провизгом, а чуть погодя звук удаляющихся шагов послышался уже с лестницы, Тони очень тихо выдохнул и наконец-то выглянул из-за двери.
Да так и замер.
Никакого Гранта в каморке не было и в помине.
Зато там было кое-что другое.
Только теперь Тони с изумлением обнаружил, что его рука сжимает лапку невесть откуда взявшегося плюшевого медвежонка.
Очень, очень знакомого ему медвежонка…
…Однажды кузина Тони, покупая игрушечный автомобиль для своего трехлетнего сына, попросила продавца дать ей машинку, предназначенную для прямого попадания в руки ребенка. Такую, что хоть пару месяцев продержится. Нельзя сказать, чтобы она была не права – однако далеко не все дети ломают игрушки. Данек своего плюшевого медвежонка берег пуще глаза: другого взять было бы неоткуда. Какие тут игрушки – хватило бы за жилье заплатить да прокормиться! Впрочем, с тех пор, как Адась поступил учеником к портному Шнайдеру, одной парой рабочих рук в семье стало больше, и Данек уже не ложился спать голодным. А потом портной Шнайдер дозволил Адасю взять себе лоскутки, и Адась сшил братишке медвежонка. Отец отполировал два крохотных кусочка маньчжурского ореха, и у медвежонка появились глаза. Данек всякую свободную минуту проводил со своим плюшевым сокровищем. А после того, как старшего брата забрали на войну, и вовсе с ним не расставался.
Коротко обстриженная голова Адася выглядела непривычно лопоухой; шинель была ему велика, и тощая шея торчала из воротника, как карандаш из стакана. Несомненно, для стороннего наблюдателя Адась являл собой преуморительное зрелище,
Адась действительно вернулся – и даже нашел семью среди других беженцев, сорванных с места войной. Медвежонок видел, как хромой солдат в потрепанной шинели не по росту вдруг быстро пошел, приволакивая ногу, навстречу Данеку, а потом нагнулся и подхватил мальчика на руки.
Он и вообще много чего видел на своем веку, этот медвежонок. Две мировые войны и одну гражданскую, не говоря уже о революции. Гетто и побег из него. Дорогу во Францию и переход через Пиренеи. Битком набитый трюм и чужеземные трущобы. Минувшие годы сделали из него полиглота: еврейская, польская, русская речь сменилась в его окружении немецкой, французской, а затем испанской, и только в сорок третьем году двадцатого века люди рядом с ним заговорили по-английски.
Он был немного потертым, когда попал в руки Тони, но это не имело значения. Или нет – все-таки имело. Он был не чета новым игрушкам прямо из магазина, веселым и глупеньким. Медвежонок прадедушки Даниэля, бабушки Аньес, дяди Джейкоба, а потом и мамин. Он был старше Тони, умнее и опытнее, он гораздо лучше знал жизнь. Никогда Тони не играл с ним во всякие девчонские игры – ха, вот еще! Он был напарником Тони – потому что сам Тони неизменно был копом. С шести лет Тони не мыслил себя никем иным. С того самого дня, когда его подружку Лесли едва не похитили.
Когда нескладный долговязый парень схватил Лесли за руку и потащил в машину, девочка так испугалась, что даже закричать не смогла. А Тони совсем не испугался… ну, разве что потом, когда все уже закончилось. А тогда он вцепился Лесли в другую руку и потянул так сильно, что потом ей пришлось вправлять вывих. Уволочь одного ребенка совсем нетрудно. Куда сложнее справиться с двумя. Особенно если второй упирается, как маленький бегемотик. А Тони упирался изо всех сил, брыкался, лягался, ни на миг не отпуская Лесли, и орал, орал, орал, не переводя духу, он звал на помощь так, что уши закладывало. На его счастье, поблизости оказался коп. Хотя Тони был железобетонно уверен, что счастье или хотя бы везение тут совершенно ни при чем: коп обязательно должен был оказаться. Это закон природы.
Впоследствии выяснилось, что долговязый тип – жуткий маньяк, которого искали уже полгода, и Тони с Лесли купались в лучах заслуженной славы. Правда, Тони не считал свои оголтелые вопли невесть каким подвигом, а внезапную известность – чем-то серьезным. Подумаешь, большое дело – в газетах пропечатали! Куда важнее, что тот полицейский назвал Тони храбрым и находчивым. С этой минуты участь Тони Эпплгейта была решена. Он станет копом и тоже будет оказываться.
В своих детских играх Тони всегда был исключительно полицейским и никогда – частным сыщиком. Его не привлекала доля Майка Хаммера, Эркюля Пуаро или даже Шерлока Холмса. На Холмса Тони был даже немного в обиде. Кто же спорит, Шерлок Холмс – гений, и вообще он лучше всех, но это ведь не повод так измываться над инспектором Лестрейдом, верно? Инспектор – хороший коп, добросовестный и храбрый, он честно исполняет свой долг. И самая лучшая книга про Холмса – это «Собака Баскервилей». Самая любимая. Потому что именно инспектор своим метким выстрелом спас сэра Генри. Но Тони все равно думал, что с инспектором обошлись не по справедливости. И своему плюшевому напарнику он дал имя Лестрейд.