Друг детства
Шрифт:
Грант Лестрейд.
Как же он мог забыть!..
Рука Тони невольно разжалась, но игрушка не шлепнулась на пол: то, что выскользнуло из внезапно ослабевших пальцев, было не лапкой медвежонка, а ладонью сотрудника Интерпола Лестрейда, и он крепко стоял на ногах.
– Ты кто? – хриплым рваным шепотом спросил Тони, когда шаги окончательно затихли в отдалении.
– В твоем языке нету такого слова, – помолчав, ответил Грант.
– А в каком есть? – чуть более твердо
Дурацкий вопрос, что и говорить. Однако впоследствии Тони не отказался бы посмотреть на того, кто сумел бы задать более умный.
– Японцы называют таких, как мы, цукумогами,[3] – сообщил Грант.
– Кого-кого ногами?[4] – не понял Тони.
Грант мягко усмехнулся.
– Цукумогами, – терпеливо повторил он. – Согласен, звучит не так чтобы очень. Но все-таки лучше, чем инопланетное разумное существо, верно?
Тони протянул руку и кончиками пальцев коснулся плеча Гранта. Настоящий, никаких сомнений. Не призрачный. И даже не плюшевый.
– Так ты этот… инопланетянин? – потерянно спросил Тони.
– Этот, – кивнул Грант.
Настоящий детектив всегда сохраняет самообладание. По крайней мере, так говорилось в любимых с детства книгах. Там не говорилось, что хороший детектив сохраняет способность думать даже тогда, когда самообладание утеряно напрочь. Меньше всего сейчас Тони мог похвастаться душевным равновесием. Но цепкий разум полицейского ухватил сказанные Грантом слова: «…называют таких, как мы…» – и не позволил им скрыться с места преступления.
– И вас… таких… много? – бесцветным голосом промолвил Тони.
– Много, – кивнул Грант.
– То есть вы нас… – прямой и ясный логический вывод не хотел выговариваться, он застревал даже не во рту – в глотке, но он должен быть высказан, невзирая ни на какие хотения. – Вы нас… захватили?
– Можно сказать и так.
– Зачем? – звонким детским шепотом спросил Тони. – Что вам дома не сиделось?
– Как всегда, – пожал плечами Грант. – Зачем вообще завоевывают? Жить хотелось. Есть хотелось.
– И кого же вы едите? – с мучительным спокойствием поинтересовался Тони.
Его друг и напарник Грант Лестрейд оказался его же собственным игрушечным медвежонком. Его медвежонок оказался инопланетянином. Захватчиком. Нет, Тони не боялся, что плюшевый монстр его съест. Ему и вообще не было страшно. Ему было мерзко. Что поделать, предательство – гнусная штука. А гнуснее всего – предательство друга детства, того, кому веришь беззаветно. Даже не сам ты веришь, а тот ребенок, которым ты был когда-то.
– Не кого, – педантично поправил Грант, – а что. Мы едим восхищение. Привязанность. Любовь. Радость. Все то, что испытывают при виде чего-то красивого, сердечно дорогого, близкого. Мы умираем с голоду, если нас не кормить этими чувствами.
Медвежонок был Тони сердечно дорог. Что правда, то правда. Дорог и
И коп, которым стал Тони, испытывал сейчас ни с чем не сравнимое облегчение.
Ведь одно дело – думать, что тебя съест предатель. И совсем другое – знать, что твоя детская привязанность спасла друга от голодной смерти.
– А своих чувств вам недостаточно? – неуклюже буркнул он. – Непременно нужны наши?
– Тебе знакомо такое слово – «каннибализм»? – поинтересовался Грант.
Тони осекся.
– Практически все разумные существа так или иначе проходят стадию каннибализма, – продолжал Грант. – И стараются ее как можно скорее забыть.
Тони кивнул. Это было понятно.
– У нас долгое детство, Тони, – вновь примолкнув ненадолго, произнес Грант. – По вашим меркам – очень долгое. Около ста лет. И эту сотню лет мы беззащитны. Это взрослыми мы ничем не отличаемся от тех, кто кормил нас своими чувствами. Ты можешь просвечивать меня рентгеном, изучать мою кровь под микроскопом – я такой же человек, как и ты. Сейчас. Хоть и могу при случае принять на время прежний вид.
– А если бы я был зеленым осьминогом? – уточнил Тони.
– Я тоже был бы зеленым осьминогом, – усмехнулся Грант. – И вполне мог бы пообедать рыбкой – или что уж там осьминоги едят. Но эти сто лет детства мы не похожи на вас. Эта форма… называй ее призрачной, энергетической или там какой-нибудь молекулярной структурой – все будет верно и все неточно. Вы просто не знаете такой формы жизни, и я не смогу тебе объяснить, что мы такое в это время. Мы – цукумогами.
– Да что это за штуковина такая? – взмолился Тони.
– Цукумогами – это предмет, ставший человеком. По крайней мере, так это понимают японцы.
– Зонтик-оборотень? – обалдел Тони.
– Хотя бы, – кивнул Грант.
– Но тогда… – в голове Тони окончательно воцарился хаос, – получается, что его покусал другой зонтик? Или шкаф?
Грант негромко, но от души расхохотался.
– Тони, ну вот что за ерунду ты несешь? Как зонтик может покусать? И как можно покусать шкаф, чтобы он потом укусил зонтик? Ты как себе это вообще представляешь? Где ты такого набрался?
– В кино, – буркнул Тони, чувствуя себя донельзя глупо.
– Да хоть бы и в Википедии, – махнул рукой Грант. – Оборотничество, если хочешь знать, вообще кусательным путем не передается. Особенно среди шкафов и зонтиков. А вот стать цукумогами зонтик может. Если кто-то из нас выберет его для слияния. Это и есть наша детская форма. Мы вливаемся в предмет. Красивый. Сделанный рукой мастера. Тот, которым будут любоваться. Или пользоваться – долго. Передавая из поколения в поколение. Если он уцелеет сто лет, его обитатель станет человеком.