Друг от друга
Шрифт:
– Вы, естественно, в этом никакого участия не принимали. – Отец Готовина произнес это так, точно разговаривал с младенцем-плаксой.
– Вообще-то я находился в городе. Расследовал другое зверство, на этот раз совершенное Иванами.
За исповедальней шла своим чередом служба, священник произнес: «Аминь». И я тоже бормотнул: «Аминь». Самое подходящее слово при рассказе о Минске.
– Скоро ли после вашего прибытия было организовано минское гетто? – осведомился отец Готовина.
– Меньше чем через месяц, двадцатого июля.
– Какую территорию оно занимало?
– Около трех десятков улиц, по-моему, и еврейское кладбище. Гетто оцепили рядами
Из разных мест, многих издалека: из Берлина, Франкфурта.
– В минском гетто было что-то необычное, отличное от других?
– Не вполне уверен, что правильно понял вопрос, отец. Обычного там вообще ничего не было.
– Я хотел спросить, где евреи из того гетто встретили свою смерть? В каком лагере?
– А-а, понятно. Нет, не в лагере. По-моему, большинство обитателей гетто были убиты в Минске. Да, это, конечно, странность. Когда гетто в октябре тысяча девятьсот сорок третьего года ликвидировали, там оставалось всего около восьми тысяч человек. Из первоначальных ста тысяч. И я понятия не имею, что с этими восемью тысячами произошло дальше.
Все оказалось гораздо сложнее, чем я предполагал. Большую часть того, что я рассказывал ему про Минск, я узнал на службе в бюро, в частности расследуя заявление Вильгельма Кюбе. В июле 1943 года Кюбе, генерал-комиссар СС, командовавший в Белоруссии, подал официальную жалобу, заявляя, что Эдуард Штраух, командир местного СД, лично убил семьдесят евреев, которые были наняты на работу Кюбе, и присвоил их ценности. Расследованием дела поручили руководить мне. Штраух, который в этих убийствах был виновен наверняка – как и во многих других, выдвинул контробвинение против Кюбе: его босс позволил больше чем пяти тысячам евреев спастись от ликвидации. Выяснилось, что Штраух прав, но он не стал дожидаться, пока истина восторжествует.
Кюбе был убит, прежде чем я успел определиться с каким-то выводом по делу. Скорее всего Штраух и расправился с ним, подложив бомбу ему под кровать в сентябре 1943-го. Несмотря на все мои старания, вину за это убийство быстро взвалили на русскую горничную Кюбе и девушку повесили. Подозревая соучастие Штрауха в убийстве Кюбе, я начал новое расследование, но гестапо приказало прекратить его. Подчиниться я отказался, и очень скоро меня отправили на русский фронт. Но ничего этого я вовсе не желал открывать отцу Готовине. Конечно же ему вряд ли захочется слушать, как я сочувствовал бедняге Кюбе. Вот вам и милосердие Господне.
– Минуточку… – продолжил я, – я припоминаю, что случилось с теми восемью тысячами евреев. Шесть тысяч отправили в Зобибор. А две тысячи уничтожили в Малом Тростинце.
– С тех пор мы все жили счастливо, – заключил отец Готовина и рассмеялся. – Для человека, который занимался только карательными отрядами НКВД, вы очень хорошо осведомлены, герр Гюнтер, обо всем, что происходило в Минске. Знаете, что я думаю? Что вы просто скромничаете. Последние пять лет вам приходилось прятать, так сказать, лампу под корзиной. В точности как говорится в главе одиннадцатой от Луки, стихи с тридцать третьего по тридцать шестой.
– Так вы читали Библию! – наигранно удивился я.
– Конечно. И теперь готов сыграть роль доброго самаритянина – помочь вам деньгами, новым паспортом, оружием, если вам требуется. Помогу и с визой, при условии, если вы собрались в Аргентину. Там обосновалось большинство наших друзей.
– Как я вам уже говорил, отец, – перебил я, – новая жизнь мне не нужна.
– Тогда чего же вы хотите, герр Гюнтер?
Я ощутил, как он напрягся.
– Скажу. Сейчас я частный детектив. У меня имеется клиентка, которая разыскивает мужа. Эсэсовца. Ей давно пора бы получить открытку от него из Буэнос-Айреса, но она уже три с половиной года не имеет от мужа вестей. Вот она и наняла меня выяснить, что с ним случилось. Последний раз она видела его в Эбенси под Зальцбургом в марте тысяча девятьсот сорок шестого года. Он был уже в «Паутине». Жил в тайном убежище в ожидании новых документов и билетов. Портить ему жизнь она не хочет. Единственное, чего она добивается, узнать, жив он или мертв. Если умер, то она сможет снова выйти замуж. Но если жив, ей нельзя. Понимаете, отец, проблема в том, что она, как и вы, католичка. Истинно верующая католичка.
– Какая трогательная история, – обронил священник.
– Мне понравилась.
– Не говорите, сам догадаюсь. – Смех неузнаваемо преобразил его. Совсем другой человек, несколько выведенный из душевного равновесия. – Вы тот самый человек, за которого она желает выйти замуж!
Я пережидал его смех. Возможно, у меня просто был шок. Не каждый день встречаешь священника, который, растягивая губы, гримасничает, будто бывший немецкий – а теперь уже голливудский – актер Питер Лорре в роли сумасшедшего доктора.
– Нет, отец, все именно так, как я вам рассказал. В этом отношении я похож на священника. Люди приходят ко мне со своими проблемами, а я пытаюсь помочь им. Разница одна – помощи от парня с главного алтаря я не получаю.
– У вашей клиентки есть имя?
– Бритта Варцок. А имя ее мужа – Фридрих Варцок. – И я рассказал ему все, что знал про Варцока.
– Да, этот Варцок мне по душе, – заявил отец Готовина. – Но три года и ни единого слова? Вероятнее всего, он уже мертв.
– Если по-честному, не думаю, что она добивается хороших новостей.
– Так почему бы не сказать ей то, что она желает услышать?
– Это было бы неэтично, отец.
– Требуется немалая смелость, чтобы прийти ко мне с такого рода просьбой, – тихо произнес Готовина. – Я ценю такое качество в человеке. «Товарищество» легко, скажем так, настораживается. Да и дело Красных Курток не добавляет спокойствия, не говоря уже о перспективе новых казней. Война уже четыре года назад закончилась, а янки все еще рвутся вешать людей, как какой-нибудь болван шериф в дешевом вестерне.
– Да, я могу понять, почему иные из моих «старых товарищей» могут разнервничаться, – согласился я. – Ничто не сравнится с виселицей, если хочешь выработать в человеке такое полезное качество, как осторожность.
– Посмотрю, может, и удастся кое-что разузнать, – задумчиво проговорил он. – Давайте встретимся в Галерее искусств рядом с Красным Крестом послезавтра в три. Если задержусь, ну… развлеките себя осмотром экспозиции.
Мимо исповедальни потянулись прихожане. Отец Готовина, отодвинув занавеску, вышел, смешавшись с верующими. Выждав с минуту, я последовал за ним, крестясь, единственно из желания не обращать на себя внимания. Хотя осенять себя крестом, на мой взгляд, так же нелепо, как раскачиваться перед стеной, падать ниц лицом к городу на Среднем Востоке или выбрасывать вверх перед собой руку с криком «Хайль!». Все эти действия не несут в себе ни малейшего смысла, только создают множество неудобств для ближнего. Если история чему и научила меня, так тому, что истово верить во что бы то ни было – крайне опасно. Особенно в Германии. Беда наша в том, что мы слишком всерьез воспринимаем веру.